Человек универсальный (эссе о герое нашего времени)
Вот он сидит передо мной, развалившись на продавленном икеевском диване. В руке чайная кружка с пестрым географическим пятном и надписью «Итака». Из кружки свисает на нитке желтый квадрат, за который нужно вытягивать дымящийся чайный пакетик. По моим наблюдениям, люди делятся на тех, кто отжимает чайные пакетки, и тех, кто просто их выбрасывает. Первые предпочитают «бмв», вторые — «мерседес». Свой мерседес, с прилагающимся к нему водителем, Алексей Игоревич (а именно так зовут теперь моего гостя) оставил внизу у подъезда.
«Дай что ли пепельницу какую-нибудь, — говорит он, недовольно размахивая неотжатым чайным пакетиком. Его нога, оканчивающаяся дорогим ботинком, автоматически втирает лужицу заварки в пятнистый от краски линолеум. – Ну давай, рассказывай, как ты разбил свою «бэху»!
Мы сидим в каморке на чердаке позднесоветского кирпичного дома, населенного потомками журналистов, поделивших чердак на сегменты, чтобы прятаться от жен и любовниц. Одну из клетушек я снимаю под мастерскую, после того как вместе со всей Арт-Стрелкой закрылась и моя галерея, которую вместе с прилегающими лестницей и коридором я использовал для работы. Мне нравится эта каморка, похожая на комнату в общаге, нравится туалет в коридоре и вид из окна на Бутырскую тюрьму. Особенно нравится, что эта комната на четыре метра больше, чем галерея и не нужно раз в месяц устраивать выставку, выносить куда-нибудь обломки оргтехники, горы компьютерных мышей, куски скульптурного воска и прочий полезный хлам. Это моя персональная конура. Алексей Игоревич называет ее «персональным офисом» и всякий раз, договариваясь о визите, смеется этой своей придумке.
У него проблемы с чувством юмора, с тех пор как он сделался «эффективным менеджером». Произошло это лет пять-шесть назад. Примерно в то же время, когда я завязал с рекламной кормушкой и с головой вляпался в очередной российский «нью-йоркер». Он назывался «Новый Очевидец». Потом «Крокодил». Плотно перетянутые скотчем стопки номеров того и другого я теперь использую в качестве подставок для ног или стульев.
Я знаю Алексея Игоревича больше двадцати лет, со второго курса. Его отец – светило физики средней звездной величины — привез тогда сыну в подарок весьма навороченный по тем временам синтезатор. Папа, сохранившийся до начала девяностых в парадигме физиков-лириков, даже помыслить не мог разрушительных последствий своего поступка, превратившего потенциального нобелевского лауреата в заурядного блюзового клавишника.
Потом Алексей Игоревич гастролировал по стране с караваном фур, начиненных турецкими дубленками и устраивал кожно-венерологические ярмарки в опустевших детских садах и кинотеатрах от Воронежа до Читы, скупал ржавые буксиры у разорившихся леспромхозов и акции будущих естественных монополий у несведущих шахтеров и металлургов, волею судеб ненадолго оказавшихся миноритариями, а ближе к концу тысячелетия обнаружил себя директором центрального рынка где-то в центральной полосе России. Будучи, подобно прочим «волонтерам эпохи», человеком весьма чувствительным и способным к переменам, он вернулся в Москву обогащенный опытом и по случаю раздобытым где-то в провинции экономическим образованием, чтобы стать «эффективным менеджером» в самом центре событий и возможностей.
«Ну и как дела? У вас вроде была такая смешная художественная группа: одна художница, другой хочет быть художником, а третий, я тебя имею в виду, – не хочет. Еще изображали из себя клерков — и что? Продается искусство?» – вся стена за спиной Алексея Игоревича заполнена вперемешку работами моих коллег художников с разных наших выставок. Вопрос риторический, он отлично знает, что ни хрена не продается. Ага, сидел бы я в этой конуре, шлепая по клавишам ноутбука ради случайного журналистского заработка, если бы продавалось. «А давай я тебе сниму приличную мастерскую, подвальчик какой-нибудь с отдельным входом и нормальным сортиром где-нибудь в центре. Будешь там искусство свое никчемное делать. А я туда буду девок водить время от времени. Им интересно, а для меня дешевле выйдет, чем по гостницам мотаться. Как тебе идея?» — предлагает практичный меценат. «Жену свою спроси сначала». «Ну, ее это точно не касается. Я, знаешь ли, последнее время регулярно к психоаналитку своему хожу. Неподалеку от тебя практикует. Так вот он мне все по полочкам разложил и про жен, и про любовниц. Говорит, что никакого чувства вины в природе нет и быть не может. Особенно перед третьей женой… Впрочем, как хочешь, мое дело предложить. Но я-то по другому делу к тебе приехал».
Догадываюсь, о каком именно деле пойдет речь по тому, что взгляд моего приятеля уперся в «морскую» стену мастерской. Туда я прикрепляю карты акваторий, где мне довелось ходить под парусом, какие-то яхтенные медальки и грамоты. Карт стало так много, что они наслаиваются друг на друга, и поэтому — когда я планирую новый маршрут – приходится буквально выкапывать нужную из-под бумажных пластов. Гораздо удобнее и быстрее изучить любое место мирового океана на экране компьютера или специального GPS-модуля. Но разве прагматичная электронная картинка может сравниться с удовольствием расстелить на полу бумагу и кромсать ее карандашем, дивайдером и плоттером, собственным руками отсчитывая мили переходов? Архаическая, трепетная радость, сродни той, что испытывали некогда живописцы перед холстом.
Ну, разумеется, эффективный менеджер пришел проситься в матросы. Кто бы сомневался. «Ты же теперь в извозчики подался, народ по морям катаешь, — завистливо иронизирует Алексей Игоревич. – Я тут смотрю: Канары, Тайланд, Греция – красиво живешь для безработного художника. Ты капитан или шкипер, как это правильно называется у вас? Регаты какие-то устраиваешь. А может тебе бросить всю эту ерунду, искусство это современное, журнальную писанину, рекламу, блоги, надоевшие всем фейсбуки – и в моря? Не думал об этом?»
Ну, разумеется, Леха, думал. Мы все только о том и думаем: куда бы слинять так, чтобы хотя бы на время спрыгнуть с этой бесконечной беговой дорожки, на которую мы за каким-то чертом встали двадцать лет назад и продолжаем бежать, не продвинувшись ни на шаг к тому, ради чего, в сущности, учили квантовую электродинамику, снимали «один в один» Хендрикса на репетициях в подвале корпуса прикладной математики, делали нелепые уличные акции, торговали оргтехникой и мебелью, мотались по Индии с рюкзаком и по Лондону с охраной, устраивали выставки – да хоть водку жрали в лесу под сырую редиску и щавель. Так ради чего? А может быть наше с тобой сознание — да что там, все наше поколение инфицировано ложной идеей индивидуальной свободы? Отсюда эти метания, стремления — сначала к успеху, потом прочь от него. Словно мы какие-то голимые неформалы и социопаты.
Может быть поэтому сидим мы с тобой, эффективным менеджером и элитой российского бизнеса (а через три, пять лет — кто тебя знает, кем ты, или я, или все мы окажемся на этой социальной ленте Мебиуса), в моей убогой каморке под крышей и мечтаем о море. Вернее, мечтаешь-то в основном ты. Я абсолютно точно знаю, когда и в каком месте будет ждать меня парусная лодка. И, кстати, по моему опыту, из эффективных менеджеров получаются вполне эффективные матросы…
Михаил Косолапов
Tags: long read, mikhail kosolapov, text, михаил косолапов
