Семеро в лодке, не считая лейтенанта Тунцова
Вот вы приходите на набережную Москвы-реки посреди среднерусской возвышенности или того забавнее – в здоровенный сарай «Крокуса» на МКАД — и видите прекрасные, океанские яхты. Их пригнали производители из разных стран, дабы усладить ваш взор, потешить вашу фантазию, прозондировать ваши кошельки. Это называется маркетинг. Ну, разумеется, такие вам не по карману. Но ведь есть и попроще! Тем более, что типовая трехкаютная круизная яхта на Средиземном море стоит дешевле типовой трехкомнатной квартиры в Москве. Впрочем, никто и не собирается на яхте жить. Кому вообще позволено спрыгнуть с корпоративной беговой дорожки, купить себе месяц, год, целую жизнь свободы? Наследникам капиталов Ллойда или одуревшим от нефти нижневартовским шейхам? Кто их разберет. Или, может быть, маргиналам, типа кочующего российского анклава Федора Конюхова? Хотя и тот не брезгует извозом и разрисовывает паруса спонсорскими логотипами.
Мы то здесь при чем? Мы не такие. Мы в фитнес-центр ходим, чтобы сделаться похожими на кузнеца, но не променяем свою контору на кузницу. И про лошадинные силы «феррари» читаем в журнале, но ездим, а, вернее, стоим в пробках более-менее по правилам. И отпуск у нас максимум две недели. А знаете почему? Потому что двухнедельный отпуск – это и есть та свобода, которая нам по карману. И — бог свидетель! — мы выцедим до последней капли каждый день этой самой кем-то отмеренной нам свободы…
Питьевая рыба
— Представляешь, одну машину ловим, вторую, третью — меньше чем за полтинник из центра в Алимос никто не едет. Пасха у них, видите ли. У всех Пасха, что с того? По такому случаю могли бы и бесплатно подвезти! – произносит, скручивая жестяную голову очередной пластиковой бутылке виски из дьюти-фри, внушительный прямоугольный мужчина похожий на банкомат с дружелюбным интерфейсом. Второй шкипер, выразительный субъект, упакованный в яхтенную одежду «гаастра» с ног до бритой налысо головы, внимательно следит за тем, как пластиковый стаканчик наполняется алкоголем.
— У меня два энтузиаста собираются рыбу ловить, – сообщает он. Ни одобрения, ни осуждения – чистая информация.
— Зачем вам рыба, еды мало?
— Еды у нас полно – три пакета вискаря, восемь бутылок рома, ящик шампуня, этот наш, американец, еще водки зачем-то купил. Мы, как морские млекопитающие, будем рыбу пить. Как дельфины. Когда им нужна пресная вода – они рыбу едят. Без рыбы они подохнут от жажды за несколько дней…
Как-то неудобно признаваться, что примерно за один евро я, не мудрствуя лукаво, прокатился на ближайшем трамвае до Акрополя и обратно. Не по-нашему получилось. Русскому туристу и яхтсмену в первом поколении вроде бы не пристало считать гроши на отдыхе. Пусть бюргеры звенят медяками, выторговывая себе мелочные скидки, а мы сюда приехали за размахом и перспективой. Потому и лодки у нас в среднем футов на десять длиннее чем у европейских отдыхающих, и мачты выше.
Нам ли быть в печали? Мы колбасим с утра до вечера по своим и чужим конторам, убиваемся за корпоративные привилегии не для того, чтобы паковаться штабелями в пластиковую мыльницу. А какая перспектива у скаредного итальянца или немца? Известно какая – лечь на трезвую голову, встать с рассветом, тихонько отдать концы и засадить бортом в стоящие напротив яхты. Ну и поделом. Вместо того, чтобы бухтеть всю ночь и требовать тишины, надо было вылакать все бухло, подраться с официантом в местном кабаке, шлепнуться ночью с трапа в воду, утопить «на дорожку» собственный мобильник или моторчик для тузика (так называется маленькая надувная лодка для поездок на берег) — словом, жертву нужно было принести Посейдону. Или Вакху. А лучше, для надежности две: и тому, и другому.
Животное.
— Грузия, грузия, это вы там бултыхаетесь впереди на две мили справа по курсу? – неожиданно громко орет портативная рация, болтающаяся у меня на шее. Наша лодка называется «Мисс Джорджия», для своих — Грузия. Пару часов назад мы обогнули Аттику и теперь идем полным курсом на остров Китос, где утром наметили место встречи и ночевку. Ветер потихоньку раздувается до пяти баллов, волна до четырех – отличная погода для паруса. Сравнительно тяжелая для своих пятидесяти футов яхта Ocean Star, слегка накренившись, довольно резво бежит вперед. За кормой «кипит» вода, благозвучно гудит такелаж. Примерно десять узлов хода. Или около восемнадцати километров в час. Для автомобиля – все равно, что идти пешком. Но здесь, на воде, скорость ощущается абсолютно иначе.
— Не бултыхаемся, а летим! – я озираюсь и вдалеке, слева по корме, вижу идущий «под мотором» катамаран. – Серега, ты что ли? Чего без паруса?
— Некогда баловаться. Рыбу ловим. Мои тут прикрепили к реллингу какую-то уродливую конструкцию с катушкой и закинули вобблер. Вдруг чего поймаем к ужину? – шипит в ответ говорящая коробочка.
— Зовите, если что. А куда остальные подевались? Твой, этот… эпикуреец… куда пропал?
— Какой там, блин, эпикуреец, он — животное. Видел бы ты в аэропорту, как мы его выгружали из самолета? Только не называй его животным – обижается и не отвечает на позывной… Где-то сзади ползет… У них симпозиум на пирсе продолжался до утра, с танцами и песнями, как положено. Вы ушли, придерживаясь за трап, потом я уполз, а они все ликовали. Помнишь еще чудак с птичьей фамилией приходил, который «кикладская регата»?
— Ну так, смутно… – пытаюсь припомнить ловкого мужичка, который зазывал на свою регату.
— Короче, завалился к нам на шум этот хитрожопый коммивояжер и давай агитировать. У меня, де, четыре десятка лодок, а у вас восемь. Пришел ни с чем, ничего не предложил, водки дармовой выжрал и так, от души как бы: обеспеченные вы мои братья-яхтсмены, давайте мне денег, и будет в моей регате на восемь лодок больше. Чуть не выкинул за борт халявщика…
Смерть лейтенанта Тунцова.
Лейтенанта Тунцова ели четыре дня. Его сочной плотью забили два холодильника на флагманском катамаране и осталось еще столько, что пришлось распределить излишки по другим экипажам.
— Три года ходим, забрасываем леску – и хоть бы что! Один раз какая-то морская тварь вобблер съела и сразу леску оборвала. Ты же не видишь, что именно попалось: может кашалот, а может и подводная лодка. Короче, огибаем полуостров, выходим на открытое место, волна, брызги и тут барабан со свистом начинает разматываться, леска (хорошо еще — плетеная) улетает в воду. Явно что-то большое клюет!
Тащили его за собой четыре часа… Потихоньку подтягиваем к правому транцу… а там – такая зверюга, страшно смотреть — метра полтора! Он в воде красив, как перламутровая торпеда, и выглядит раза в два больше, чем на самом деле, — захлебываясь от восторга рассказывает мне директор по связям с общественностью, один из участников кровавой драмы.
Другой рыболов — в миру преуспевающий адвокат – выдавливает лимон на здоровенный, шкворчащий от собственной свежести тунцовый стейк. Майка адвоката заляпана кровью могучей рыбы. — Никогда не думал, что в рыбе крови – как в человеке. Мы ему багор засунули в пасть и вытащили на палубу. Представь себе: пятьдесят килограммов морского зверя борются за жизнь. Он скачет, хвостом хлещет, все на своем пути сносит. Чего с ним делать не понятно: у него шкура толстая – ножом кухонным не протыкается. Мы как-то подрастерялись, кто-то за молотком побежал… И тут этот Вадик из Америки в своей дурацкой капитанской фуражке выскакивает из салона. Его на палубе вообще не было, когда мы тунца ловили, весь день у него морская болезнь, а тут как подменили человека. В руке здоровенная чугунная сковородка, глаза белые, как у сумасшедшего. «Разойдись!» — орет нам всем и бросается на рыбину. А тунец, бедный, как увидел сковороду в руке безумца, сразу понял – это пиздец. Даже хвостом бить перестал. Вадик вроде с виду такой приличный человек, предприниматель… или что-то в этом роде. Словно в нем бес проснулся. Русский, причем, бес. И откуда только берется? Двадцать лет уже в Америке живет, университет закончил, пропедевтика там, герменевтика, политкорректность, а туда же. «Лейтенант Тунцов! Четвертый отдел ДПС на спецтрассе! Предъявите ваши документы!» — и сковородой по башке тунцу бац! и еще раз! и еще! Кровища во все стороны, а он с с помятой сковородой стоит над мертвым тунцом, как Ахилл над Гектором, и глазами безумными вращает. Потом сковородку швырнул за борт, молча повернулся и ушел в салон. Вон, видишь, так и сидит. Вадик, тебе «гленфидиха» плеснуть?
— Да не трогай его, у него катарсис. Только отпустило человека. Он, может быть, впервые за последние двадцать лет себя человеком ощутил. Подожди, сейчас водки нажрется и будет «Владимирский централ» горланить пока не свалится. Ты лучше в каюту к нам загляни: вся кровища в открытый люк ко мне на шконку вылилась. Простынку я сменил, но оно же все насквозь пропиталось. Прикинь, следующие, которые после нас катамаран будут брать, решат что здесь убийство с расчлененкой произошло.
— А что, не так что ли? – подает голос адвокат, размещая во рту полукилограммовый, истекающий соком кусок тунца. – Убил. И съел. Закон джунглей. Эх вы, перипатетики, блин…
Дистихамэ.
Неторопливое перемещение на парусной лодке между островами, населенными добродушными аборигенами и грузинскими беженцами начала девяностых, дает представление о масштабах античной цивилизации. От Акрополя до Марафона – 42 километра, как от Кремля до Мытищ – вроде бы рядом, но попробуйте добежать.
Мы сидим на открытой площадке ресторана, нависающего над трехсотметровой бездной кальдеры. Санторин (или по-гречески Фира) представляет собой затопленный кратер вулкана. Того самого, извержение которого смыло гигантской волной цунами процветающую за тысячу лет до Афин критскую островную цивилизацию.
С моря, из кальдеры местные поселения выглядят известковым налетом на кромках красно-бурых, в черных подпалинах, вулканических скал.
— Татары ваши, из этого… Казанского степного яхт-клуба или, как там у них называется, не помню – федерации яхтсменов Алтая и Внутренней монголии… — свалили от «бизнес-регаты» и пошли самостоятельно на Лесбос. Ничего так, исламские фундаменталисты, мы с ними славно посидели после того, как сдали лодки. Пьют только много. Представляешь, заходил в марину строго по лоции и сразу за створом сел на песчанную мель. Ну, слава богу, обошлось: ни царапины. Залог вернули без вычетов, сказали – фигня, канал давно не чистили от песка. А чего им тут, живут, можно сказать, в раю, — словно бы оправдываясь за давешнее приключение, рассказывает рекламный фотограф. Он ходит на парусных яхтах второй год, но капитаном — впервые.
— На вулкане они тут живут, — поправляет его стремительно обрусевший в Греции американец Вадим. Он листает путеводитель по острову. – Вот, слушай. «Островной менталитет санторинцев ярче всего выражает местное словечко «дистихамэ», которым они обогатили греческий язык. «Дистихамэ» — значит беспредельное, безысходное и бескрайнее отчаяние». У англичан – «сплин», у немцев – «вельдшмерц», у нас – «хандра», а у местных греков – «дистихамэ». А туристы там, лайнеры и яхты – это все декорации. Вулкан под ногами – вот, что тут самое главное.
Убийца лейтенанта Тунцова разливает по стопкам местную зубодробительную самогонку «уза» и мы неторопливо, как подобает капитанам, выпиваем.
— На Кеа в воскресенье вечером, чуть не дал в рожу питерскому какому-то яхтсмену — шибко деловой. Их 56 Ocean встал к одному из наших. Те, как положено, помогли пришвартоваться. Потом мне по рации говорят: подходи, вставай кормой в берег и на две трети корпуса лагом к питерцам — у берега резко мелеет, можно перо руля отломать. Ходить будете через блокадников. Сдаю аккуратненько назад, завожу кормовой, чтобы подтянули, и вдруг этот гоблин вылазит на палубу: я, типа, бизнесмен на отдыхе, у меня с этой стороны каюта – нечего у меня над головой топать! Идите отсюда. А лодку еще, как назло, ветром потихоньку на берег сносит.
Тут я прям взорвался. Бери, говорю, конец, бизнесмен, и тяни нежно, а когда я к тебе на борт перепрыгну – буду тебя, блокадник, лицом о палубу стукать! Пришвартовались, короче. Этот гедонист свалил от греха к себе в каюту. Отдыхать. Так я всю ночь у него над башкой специально чечетку бил! – горячится новоиспеченный капитан.
— Все мы на вулкане живем, — гнет свое экономический эммигрант. – В метафизическом смысле. Отсюда наши метания. Поэтому, когда мы на настоящий вулкан приплываем, то сразу чувствуем себя как дома.
Стремительно темнеет. Погонщик гонит вверх по узкой обрывистой дорожке двух ослов, груженных припозднившимися туристами. Пахнет узой и ослиным навозом. Где-то далеко, на выходе из кальдеры протяжно гудит круизный лайнер. Мы молчим и действительно чувствуем себя как дома.
Михаил Косолапов (отрывок, журнал «Тренд», 2008)
Tags: long read, mikhail kosolapov, text, михаил косолапов
