Совершенную в своей простоте и емкости формулу «деньги ничто – понты все» вывел не нувориш, не бандит, не кандидат в президенты от оппозиции, не шоколадный заяц, и даже не знаменитый путешественник Федор Конюхов. Ее авторство принадлежит человеку куда более прозаической профессии и вполне практического склада ума — обыкновенному казначею одного из гигантских супермаркетов, каких теперь много на прилегающих к МКАД пустырях.

Однажды этот вполне себе скромный по жизни персонаж прибыл на работу в здоровенном, угрожающего вида армейском внедорожнике. И когда рассудительные коллеги подступили к нему со своей глупой рациональностью, он, спокойно выслушав их речи, произнес в ответ эту самую формулу.

Ну и что, пусть  угловатое сооружение от рождения наделено уродливой внешностью, пусть оно жрет бензина больше, чем мусоровоз, пусть оно чудовищно скрипит и дребезжит на колдобинах, пусть на его ремонт уйдет вся зарплата за полгода вперед – какое это имеет значение? Деньги ничто – понты все. Чего тут непонятного?

За краткий миг торжества в меру обеспеченный казначей пожертвовал комфортом и зарплатой. Но зато взамен, он возвысился над своей участью, над пятидневной рабочей неделей, над бизнес-ланчами, карьерными ожиданиями, двухнедельным отпуском раз в год и поведал всему миру, что «вот я есть, я существую, я не загруженное работой и деньгами животное, я – человек, и звучу гордо».

А быть человеком – наивысший понт животного мира. Почему гиббоны не построили пирамиды? Почему рыбы не прокопали панамский канал? Почему птицы не делают в гнездах евроремонт? Почему абиссинские суслики-солнцепоклонники не посылают своих миссионеров к драконам острова Коммодо?  Ведь у них есть для этого все необходимое. У гиббонов — мощные трудовые конечности, у рыб – зубастые рыла и крепкие плавники, у птиц – крылья и верный глаз, у сусликов — жертвенность и вера в чудо.

Не хватает им, как и всем остальным беспонтовым животным лишь одного – человеческих понтов, иными словами, регулятивной идеи развития и процветания общества. Нет у животных такой идеи.

А у казначея из мегамаркета есть. И поэтому он — царь природы, наша надежда и опора. И если не он, и не такие как он, то кто же поднимет с колен и приведет к процветанию нашу бедную, беспонтовую родину?

Дело в том, что из суммы понтов граждан складывается совокупный понт государства. То есть персональные понты преобразуются в регулятивную идею коллективного процветания и развития, которая способна творить чудеса. И тому есть свидетельства. Они торчат в пустыне рядом с Каиром, гниют в джунглях Юкатана, протянулись на тысячи километров между Китаем и Монголией, ржавеют в Антарктиде и летают по разным орбитам вокруг Земли.

Чем объяснить тот исторический факт, что наша нищая, разрушенная, тюремная, едва пережившая самую страшную в истории человечества войну родина бросает вызов богатейшей и процветающей, купающейся в роскоши свободной и демократической супердержаве и, несмотря ни на что, первая выходит в космос? Ну скажите ради бога, зачем стране, большая часть населения которой живет впроголодь, космические корабли и теоретическая физика? Не знаю зачем, но несомненно нужны и все тут. Иначе и не может быть. Нужны, потому что мы люди, а не суслики-солнцепоклонники. И для того, чтобы чувствовать себя людьми нам нужны нелепые машинки с дистанционным управлением, барахтающиеся в марсианской пыли. Нам нужно догнать и перегнать кого-нибудь, хоть Португалию с Гвинеей-Биссау.

А еще нужно, как тому казначею, разориться, влезть в долги, но купить-таки проклятый полудохлый армейский внедорожник. Чтобы приехать на нем в свою контору, плюнуть на весь мир сизым выхлопом из-под крыши и, наконец, успокоиться. А уж после этого можно и казной заняться.

 

Михаил Косолапов

(«Деловые люди» 2005, колонка «Напоследок»)

Вне всякого сомнения Россию необходимо спасать. В первую очередь от себя самой и по мере необходимости от всех остальных. Для эффективного спасения необходим план спасательных работ: что делать, куда бежать, кому нести и кто виноват. А поскольку процесс спасения России (терпящей бедствие вот уже много веков) не прерывался по-видимому никогда, то и планов ее спасения, по большей части нереализованных, накопилось великое множество, ибо каждое последующее поколение тешит себя надеждой спасти ее окончательно и необратимо.

Составление и обсуждение планов спасения стало для нас чем-то вроде национального фольклора, этакой современной разновидностью устного народного творчества. Прошу заметить, именно устного. Пусть газеты и телевидение бьются в истерике, пусть радио гнусит с утра до вечера, пусть сенаторы преют в сенате, а народ кипятится на форуме – это ничего не меняет: очередной план спасения будет забыт через пару лет. Помните, в начале девяностых была такая «Программа 500 дней»? Разумеется, не помните, потому что никто не помнит. В устной традиции сохранились только название программы и фамилия акына, который ее сочинил, а через двадцать лет забудутся и они.

Мы помним былины, анекдоты и жития святых лишь потому, что когда-то кому-то пришло в голову их записать. Боюсь, прежде чем этнографы доберутся до планов спасения России, большая часть этого бесценного народного творчества будет безвозвратно утрачена. Именно поэтому несколько лет назад я начал коллекционировать эти самые планы. Ведь кто-то же должен спасти наше культурное наследие, не так ли? Теперь в моей коллекции больше тридцати оригинальных идей, самых разных: от тривиальных военных экспансий в разные стороны света до изящных проектов постепенной исламизации России с ее последующей интеграцией в Арабские Эмираты Европы.

Особенно мне нравится план радикального оздоровления российской экономики путем полного и безоговорочного запрета на производство отечественных автомобилей с одновременным прекращением дорожного строительства по всей стране. И то, и другое мы делать не умеем и никогда не научимся. И не нужно тратить время и деньги на бессмысленную гонку с развитыми странами. Вместо жалких попыток воспроизводить морально устаревшие и вредные для окружающей среды четырехколесные самодвижущиеся повозки, дни которых сочтены, нужно бросить все ресурсы на изготовление высокотехнологичных малых летательных аппаратов: геликоптеров, платформ на воздушной подушке, летающих тарелок, антигравитационных табуреток – всего, что может двигаться по бездорожью. Потому что дорог у нас не будет, вместо них мы построим паркинги для всей этой летающей дребедени. Таким будет наш ассиметричный ответ на экономические вызовы постиндустриальной эпохи.

Коллекционировать планы спасения России так же заразительно, как собирать частушки – рано или поздно попробуешь сочинить что-нибудь в таком духе. Насколько удачной получилась моя стилизация, судите сами. Искренне убежден, что суть здравой, жизнеспособной идеи можно изложить в одном предложении, поэтому буду предельно краток: Россию спасет введение крепостного права на договорной основе. Таким образом будут решены проблемы занятости, демографии, экологии, образования и всего остального разом. Счастливые и беззаботные пейзане заселят просторы нашей необъятной родины и будут трудиться на благо себе и отчизне под присмотром заботливых помещиков.

Однако для успешной реализации этого футуристического проекта необходимо чтобы Россия прежде стала демократическим и правовым государством, искоренила коррупцию, победила преступность, преодолела бедность, удесятерила ВВП, построила вертикаль власти, урегулировала все территориальные споры с соседями, установила бы мир во всем мире, царство божие на земле и протянула бы руку дружбы мудрому, сочувственно наблюдающему за человечеством космическому разуму. В такой и только в такой России любой свободный гражданин в трезвом уме и здравой памяти сможет абсолютно добровольно продать, а еще лучше подарить себя в рабство любому другому свободному гражданину. А хоть бы и на день рождения.

 

Михаил Косолапов

(«Деловые люди» 2005, колонка «Напоследок»)

Чтобы получать удовольствие от жизни в России, нужно не любить и не понимать ее так, как не любят и не понимают ее цивилизованные европейцы. И те, которые обитают у себя в Европе и Америке, что в общем-то одно и то же, и те, которые работают здесь. Последние называются «экспаты» от английского expat, что значит «эмигрант». Хотя, никакие они, конечно, не эмигранты.

Надо быть последним глупцом, чтобы эмигрировать к нам из тех мест, где жизнь устроена мудро и неторопливо, где человек с раннего детства в общих чертах представляет свое будущее, знает что и в какой последовательности нужно делать, чтобы к пенсии погасить кредиты и встретить старость в собственном домике, куда вежливые, послушные дети не слишком часто, по праздникам, будут привозить на смотрины вежливых, послушных внуков. Где можно, всю жизнь оставаясь безработным, к пятидесяти годам неторопливо, для разнообразия, получить пятую степень бакалавра наук. На этот раз, скажем, по районному краеведению. И, при этом, путать Австрию с Австралией, а Швецию со Швейцарией. Впрочем, разница невелика.

Вереницы экспатов тянутся из тех райских краев, где в тюльпановых кущах и цветущих городах люди живут бессмысленно долго и незаслуженно счастливо. Все-таки есть у нас нечто, заставляющее наиболее эксцентричных евро-американцев приезжать к нам. В нашу безумную, изобилующую кровожадными террористами, хитрожопыми олигархами, вороватыми чиновниками и слоняющимися по улицам медведями страну вечной зимы и бородатых писателей.

Это нечто называется свобода. А вернее, разухабистая неопределенность, которая таит в себе неслыханные перспективы для выпускника какого-нибудь задрипанного аризонского бизнес-колледжа или полоумного клерка из города Бругг, кантон Аарау. Знаете, где это?

Они, безымянные цивилизаторы и миссионеры толпами валят к нам и везут с собой демократические ценности, «день святого Патрика», воскресный шоппинг, социальный пакет и корпоративную культуру. А мы за это одариваем их конвертируемой нефтью, космосом, неконвертируемой русской душой, упругими девками вдоль радиальных проспектов, круглосуточно открытыми кабаками и самыми либеральными в цивилизованном мире взглядами на табакокурение и адьюльтер в общественных местах.

Именно экспаты в начале девяностых годов привезли нам универсальный «ключ к успеху». Они этим ключом, как Буратино дверцу в засратой каморке папы Карло, вскрыли загадочные русские души советских инженерно-технических работников или комсомольских активистов, а оттуда вылупились Березовский и Ходорковский…

Один мой знакомый рекламный агент, придумавший множество рекламных кампаний и слоганов утверждал, что «ключ к успеху» изобрел он. Быть того не может! Никогда не было у нас своего «ключа к успеху». У нас всегда была «замочная скважина к успеху», а ключа не было. Это они — экспаты — привезли и воткнули в замочную скважину русской души свой ключ к успеху. И он подошел настолько, что стал лозунгом последнего десятилетия двадцатого века, нашей национальной идеей и главной демократической ценностью. Чтобы каждый человек мог в любой момент времени безошибочно отыскать свой «ключ к успеху», просто ткнув пальцем в ближайшую вещь или припомнив какое-нибудь расхожее словечко. Шоколадные батончики, коммерческие банки, супермаркеты, тампоны и прокладки, приватизация, стиральный порошок, наручные часы, домашние животные, геополитическая доктрина – все без исключения стало «ключ к успеху». Надолго.

Но не навсегда. Потому что сейчас все изменилось. «Ключ к успеху» больше не работает, он свою функцию выполнил и больше нам не нужен, ибо дверь к успеху, по-видимому, уже открыта нараспашку. Мы теперь научились говорить на экспатских языках, получили какие-никакие бумажки MBA, купили в кредит иномарки и квартиры, записались в фитнесс и занялись на досуге благотворительностью и социальным активизмом. Поэтому дальше все у нас будет «во имя добра».

Мобильные операторы, фискальные органы и пиво раньше прочих почувствовали изменения в умонастроениях граждан и сформулировали новый рекламный тренд и национальную идею. Пиво так прямо и сказало: «во имя добра». Собственными глазами видел по телевизору пляшущие и поющие «во имя добра» пивные бутылки.

Экспатам этого не понять. Они по-старинке суют нам свой «ключ к успеху»:  объединенную Европу и глобализацию, а мы им – бац! – и забирайте себе Березовского «во имя добра», а Ходорковский пусть «во имя добра» здесь сидит. Они нам НАТО в Прибалтику и «оранжевую революцию», а мы им — досрочное погашение государственного долга и ассиметричный «Тополь-М» с разделяющимися «во имя добра» боеголовками. Они нас в гузно, а мы их в грызло. Во имя добра.

 

Михаил Косолапов

(«Деловые люди» 2005, колонка «Напоследок»)

После очистительного кризиса 1998 года, повлекшего за собой массовый падеж тяглового корпоративного скота: менеджеров среднего звена и высокооплачиваемых профессионалов, которые мигом превратились из представителей среднего класса в деклассированных безработных, в моду вошла Япония.

До этого она вызывала интерес лишь у некоторых  просвещенных наемных сотрудников. Но после дефолта, когда у безработных менеджеров появилось свободное время и тема для отвлеченных размышлений об устройстве бытия и собственном месте в мироздании, самурайское здравомыслие и трезвый взгляд на вещи приобрели неисчислимое множество поклонников. Уже два года спустя духовно обновленные наемные сотрудники, демонстративно пренебрегая докризисным эспрессо и вульгарным салат-цезарем с анчоусами, кушали свой бизнес-ланч палочками и запивали его зеленым чаем и пивом «Асахи» во  многочисленных суши-барах.

Почему именно выхолощенная самурайская этика нашла такой сильный отклик в европеизированных душах менеджеров среднего звена? Есть внутреннее сходство между средневековым воином, жертвующим собственными интересами и жизнью ради своего клана и наемным офисным сотрудником, посвятившим свою жизнь корпоративной карьере. Путь самурая – путь собаки, его жизнь – подготовка к смерти, являющейся в виде вражеского меча или, за неимением такового, в виде своевременного сэппуку. И тот, и другой случай равно приемлемы для азиата, отказавшегося от бремени мирской суеты и поминутных сомнений в пользу неукоснительного служения. Система взглядов безупречного воина и связанная с ней бытовая мораль просты, как пара сибирских валенок: все, что ведет к смерти хорошо, все, что привязывает к жизни – плохо.

Представьте себе, с шестилетнего возраста будущий самурай учится владеть мечом, закаляет тело и дух, осваивает искусство каллиграфии, чайной церемонии и многие другие полезные науки, чтобы выработать в себе готовность в решительную минуту отдать все это вместе с жизнью по первому требованию господина.

Подобно самураю, будущий корпоративный сотрудник десять лет учится в школе, шесть лет в университете, еще пару лет добирает на каких-нибудь менеджерских курсах на родине или за границей – и все это ради того, чтобы по требованию начальника взять на себя командование мелкооптовой базой в Бибирево или в одночасье умчаться в  Новокузнецк, чтобы поселиться в съемном гадюшнике и скупать у бережливых старух-коробочек остатки акций металлургического комбината.

Однажды, я своими глазами видел на рецепции юное, пятисотдолларовое создание, говорящее на четырех европейских языках, не считая классической латыни, на каковой оно с извиняющейся улыбкой уместно процитировало бессмертного Катулла. Бедная девушка искренне сожалела об университетской юности, растраченной на изучение мертвых языков, и мечтала сменить свой скорбный труд улыбчивого автоответчика с дополнительной функцией «кофейный автомат» на возвышенную, по ее мнению, позицию «менеджера по работе с клиентом». Вот подлинный пример самурайского самоотречения.

Решительно невозможно взрастить в себе такое отношение к жизни, если не принять на вооружение основной мировоззренческий принцип корпоративного самурая, а именно: деление всего сущего на два. Мир, преображенный азиатской мудростью менеджера-самурая, разваливается на две равные половины, как туловище врага, рассеченное безупречным ударом мастера меча на хорошо и плохо, на верх и низ, на сухое и мокрое, на до и после. Есть только жизнь и смерть, работа и увольнение, черное и белое, Пепси и Кола — полутона и переживания ведут к задумчивости, чреватой нерешительностью в ответственный момент. Это недопустимо.

Если вы не согласились с этим сразу, то поймете потом, поразмыслив об этом. Ибо «по характеру люди делятся на две категории: тех, кто наделен быстрым разумом, и тех, кто прежде, чем принять решение, должен уединиться и все обдумать». На тех, кто ценит Платона и тех, кто ценит Аристотеля. На тех, кто предпочитает BMW, и тех, кто предпочитает Mersedes. На тех, кто воздает хвалу Дионису и тех, кто славит Аполлона. На тех, кто любит Rolling Stones и тех, кто любит Beatles. И, наконец, на тех, кто выжимает чайные пакетики и тех, кто их выбрасывает не отжав. Я наблюдал множество людей и всегда видел тому подтверждение. Внимательно изучайте людей. И вы преуспеете на любом поприще.

 

Михаил Косолапов

(«Деловые люди» 2005, колонка «Напоследок»)

 

Если ваш муж суперагент — ждите большой стирки… (реклама стиральной машины «Индезит»)

Джеймс Бонд — американский орнитолог, автор малоизвестной книги «Птицы Западных Индий», одной из любимых книг Яна Флемминга.

 

Две «бондианы»

Книжная и кинематографическая версии приключений Бонда весьма различны. Успех книжной «бондианы» совершенно не имеет значения (хотя после смерти Флеминга, не менее трех писателей пытались продолжить эпопею Бонда) с момента появления в 1962 году первого кинофильма. Книги об «агенте 007» лишь источник второстепенных сведений о его жизни, в лучшем случае, материал для сценария. Все пять бестолковых романов Флемминга останутся в веках исключительно благодаря кинематографу, кино усовершенствовало, обогатило и обобщило книжный образ.

Я не читал «бондовские» романы последователей Флеминга — вполне хватило «классических» романов самого Флеминга. Они безобразны. Бонд в них совершенно не похож на Бонда. Флеминговский Бонд походит на скучного американского орнитолога, который, окончательно запутавшись в себе, решил по примеру самого Флеминга, сотрудничать с британской разведкой. Его жизнь  похожа на приукрашенную и облагороженную биографию автора. Герой, глуповатый и простоватый, но претенциозный малый коротает свои дни, занимаясь самой бестолковой в мире деятельностью – разведкой. К тому же, он испытывает некое подобие душевных мук и экзистенциальной тоски вследствие неупорядоченной половой жизни, неудовлетворенности работой, сознания собственной никчемности. С моральными проблемами борется с помощью превратно истолкованной патриотической идеи, алкоголя, курения, азартных игр. Ему противостоят точно такие же тоскливые, блеклые антагонисты.

Трудно найти книгу скучнее, чем книга шпиона о нелегкой жизни шпиона! Человека-шпиона (Флеминг полагал, что писал свои книги о людях). Он не подозревал, кем окажется главный герой его книг на самом деле. Пришло время, и кинематограф «дорос» до того уровня, чтобы поразительным образом преобразить однообразные, как навязчивый бред, сюжеты и пробудить в главном герое бульварных шпионских романов древние героические предания.

Первая попытка экранизировать роман о Бонде была предпринята на телевидении. Сейчас, когда «Брокколи и потомки» (студия EON) уже сняли 19 канонизированных полнометражных серий Бондианы, а лучший Бонд всех времен и народов Шон Коннери (презирающий свое участие в Бондиане) кощунственно снялся с Ким Бессинджер в неофициальном римейке «Шаровой молнии» под названием «Никогда не говори никогда» (кстати, «пираты» из SONY готовят уже третью версию «молнии» опять же с Шоном Коннери в главной роли) можно говорить об утопичности попыток телеэкранизации повседневных трудов Джеймса Бонда (едва ли повседневный труд агента 007 можно считать «приключениями», приключения — у Индианы Джонса или Скарлет О’Хара). Телевидение не подразумевает совместного просмотра в кинозале — в телеэкран пялится максимум несколько человек. А Бонду, которому «мало целого мира» (фамильный девиз Бонда), необходим заполненный доверху кинозал и широкий экран — кафедра. Нужен храм.

Но есть еще одна, гораздо более важная причина, почему телесериал о Джеймсе Бонде принципиально не может существовать. Эта причина открылась не сразу, а лишь когда было выпущено несколько кинофильмов о суперагенте и стало возможным проследить тенденции в эволюции его образа. Или, когда в общих чертах оформился его культ.

Дело во времени, вернее в том, как оно движется в телесериале и в эпосе. Телесериал — линейная (может быть с реминисценциями, но это не меняет главного) история последовательных событий. Его устоявшаяся функция — ежедневная демонстрация разных регистров и модусов активности главных героев. Если бы в природе агента 007 не присутствовало бы никакого другого начала, кроме того, что вложил в него Флеминг — сериал бы удался. Действительно, сотни полицейских и шпионов бродят по телеканалам изо дня в день. Их телевизионная жизнь протекает в том же направлении, что и жизнь наблюдающих за ними смертных: они рождаются, живут, совершают подвиги и приближаются к смерти. Как и все мы.

Синкретический герой

В Бондиане все по-другому. Бонд живет в сакральном времени, вне времени, он слишком мифологизированная фигура, чтобы стать объектом связного повествования. По флеминговским записям, он родился в 1924 году, то есть к моменту, когда произошли события последнего фильма «Целого мира мало», суперагенту должно быть примерно 70-75 лет. Но Бонду явно около сорока (забавно как в фильме «Золотой глаз» седовласая М выговаривает моложавому Броснану-Бонду за «устарелость» методов его работы). Неподвластность времени выдает в Бонде эпическую природу, подобную природе Сигурда или Беовульфа.

Но не только отношения со временем говорят об этом. Каждый элемент образа агента 007 выстроен в кино в соответствии с тем или иным мифом или героическим преданием. Бонд — сирота, его «родители» по официальной версии трагически погибли под Шамони, когда тому было 11 лет. Этот факт косвенно указывает на возможное божественное происхождение будущего агента 007, что, в свою очередь, выдает в нем действие «культурного героя» или «первопредка», иными словами — мифического персонажа типа Вяйнямейнена.

Сам род деятельности Бонда, связанный с похищениями у первоначальных хранителей (или возвращения им) оружия или предметов материальной культуры, от состояния которых всякий раз зависит порядок мироустройства, его постоянная борьба с силами хаоса в разнообразнейших обличьях, его строжайшее следование ритуалам, переходящее из серии в серию, его усилия поддерживать некий «закон справедливости», при этом оставаясь неподвластным этому закону (лицензия на убийство — «00» — получена Бондом в 1950 году) – все это соответствует мифологической модели поведения «культурного героя». Такого как, например, Прометей.

В каждой из серий бондианы присутствуют повторяющиеся мотивы сошествия, подобно Орфею, в Аид (бесчисленные подземные бункеры, пусковые установки, пещеры и т.д.), либо полета, подобно Дедалу, к небожителям в небеса или за пределы обитаемого мира (не менее 2 раз Бонд «возносился» на орбиту). Как правило, подобные опасные предприятия сопровождаются спасением Эвридики, даже нескольких.

Я не связываю Джеймса Бонда с каким-либо конкретным мифологическим героем или типом героев — он абсолютно синкретичный персонаж: первопредок, культурный герой, трикстер, эпический герой, блаженный и многое другое в одном лице. В образе Бонда сконцентрировалось именно размытое секуляризованное представление о “герое вообще”. Кинематограф наделил его таким множеством явных и потаенных мифологических свойств и признаков, что образ Бонда, как мощнейшая собирающая линза фокусирует на каждом зрителе целый пласт архетипических представлений на все случаи жизни, которые автоматически воспринимаются зрителем в меру его осведомленности или невежественности.

Тотальная мифологизация

В пользу справедливости “мифологического” истолкования образа Джеймса Бонда также свидетельствуют функции второстепенных героев сериала. Главный противник Бонда, как правило, наделяется способностями и признаками хтонического чудовища (конечно, эти признаки нужно уметь разглядеть, они сформулированны в современных терминах техногенной цивилизации 20 века). Механическая кисть руки, золотой (!) пистолет, стальные челюсти и прочие бессмысленные признаки злодеев Бондианы нужны лишь как средство подчеркнуть связь противников агента 007 с инфернальным, потусторонним миром, узнаваемыми атрибутами которого и являются эти детали.

Зачастую злодеи наделяются зооморфными чертами, они символически окружены тотемами-чудовищами — акулами, крокодилами, пираньями, свирепыми псами и прочими хищными тварями. Маниакальное стремление злодеев к господству над миром, как бы оно не мотивировалось сюжетом – происками СМЕРШ, СПЕКТР, безумных миллионеров или падших коллег Бонда (агент 006 — мстительный казак с армянской фамилией Тревелян в “Золотом глазе”) — не имеет другого рационального объяснения, кроме демонстрации воплощенного в сериале дуального мифа: вечной борьбы доброго и злого начал.

Гипертрофированная сексуальная привлекательность Джеймса Бонда и его нечеловеческие способности в этой сфере указывают нам на еще одну вполне божественную миссию, ниспосланного в наш (срединный) мир суперагента. Он не только хранитель и спасатель “Мидгарда”, он еще и священный сосуд божественного семени, повсеместно распространять которое, оплодотворяя им весь мир — его обязанность. Поэтому Бонд, как бы не стремился к этому, не может иметь нормальной семьи и детей. Моногамия — да и полигамия тоже — разрушительны для его кинематографического образа. Единственная жена Бонда – Трейси Виченцо была убита в день свадьбы в 1961 году (события фильма “На тайной службе Ее Величества”, 1969 г).

Все женщины Бонда – идеальны, чем бы они ни занимались: ядерной физикой, домохозяйством, бизнесом или спортом – их сексуальная привлекательность превосходит все границы. Они лучшие из лучших среди дочерей человеческих. Они избраны, подобно Леде, Данае, Европе и другим положить начало новому племени героев и правителей.

Особое место в Бондиане занимает оружейник секретной службы Q — бессмертный старик с момента своего появления во втором фильме цикла «Из России с любовью», 1963 года (1954 по бондовскому времени). Актер Десмонд Ллевелин «пережил» в кино четырех Бондов, снялся в 17 фильмах Бондианы и в 1999 году, после съемок последнего фильма, в котором он представил Бонду и нам своего преемника (им стал великолепный Джон Клиз, один из 5 основателей «Летающего цирка Монти Питон»), трагически погиб в автокатастрофе в возрасте 84 лет. Погиб в жизни, а не в кино. Только Бонд «живет дважды» (на самом деле на сегодняшний день — пятижды — по количеству аватар).

Q – один из столпов на котором держится мир Бондианы. Q соединяет в себе черты ремесленника-демиурга и скрывающегося в немощном человечьем обличье настоящего Отца Джеймса Бонда. Q делает для Бонда доспехи и оружие — старик-маг, кузнец, может быть Гефест, ему подвластны силы природы и ведома тайная жизнь минералов, он хозяин мира вещей. Сакральная задача Q в мифологической картине Бондианы — оберегать агента 007 и обеспечивать связь между ним и предметным миром. Многие необъяснимые магические способности суперагента нуждаются в рациональном истолковании в терминах современных технологий.  Без такого объяснения Бонд легко превратился бы в недостоверного, откровенно сказочного персонажа — наподобие Супермена или Бэтмена. Q придает Бонду своими безумными техническими штучками необходимую документальность и убедительность.

Все персонажи Бондианы: начальник (а с конца 80- годов по бондовскому времени, или с 17 фильма (1995 г) по-нашему – начальница) Бонда М, шеф разведки ее величества MI6; секретарша Мани Пени, влюбленная в Джеймса и молодеющая год от года вместе с ним; совокупно помощники протагониста Керим Бей, Феликс Лейтер, генерал Пушкин (!) и другие – все исполняют от фильма к фильму свои ритуальные танцы, воспроизводя соответствующие персонажи индо-европейской мифологии. Уникальной особенностью сериала является тотальная мифологизация всех его персонажей, включая второстепенных.

Флуктуация позитивной вероятности

«Все фильмы про Бонда это чистая фантазия. Всегда больше, чем сама жизнь. Мы прозябаем в этом скучном однообразном мире и всегда радуемся появлению новых похождений агента 007″ (Q, Дезмонд Ллевелин)

Кинематографический Бонд — носитель гуманистических идеалов эпохи Возрождения. Он идеальный «человек Возрождения». Внерелигиозен, в смысле — рационален и верит в познаваемость нашего ограниченного мира, о сохранности справедливых демократических ценностей которого он неустанно заботится, не брезгуя для этого варварскими методами. Осознанное «естественное право» дает ему лицензию на убийство любого Левиафана. Как «утилитарист», Бонд признает право простых людей на жизнь и всегда в состоянии вычислить ценность их жизни: жизнь многих ценнее жизни одного, если иное не оговаривается в приказе.

Ценность своей собственной жизни Бонд не рассматривает, справедливо полагая себя «флуктуацией позитивной вероятности». Благодаря этому Бонд неуязвим и парадоксально неумел. Он плохо управляет автомобилем, не умеет стрелять, драться, бегать, плавать… он ничего не умеет и ничему не учится. Каждый раз встречаясь с типовой ситуацией при исполнении новой миссии, Бонд с идиотическим постоянством изобретает соответствующие типовые способы избежать гибели или преодолеть возникшее препятствие. Его умения ограничиваются обаятельной улыбкой. Но неимоверная, фантастическая везучесть многократно проверенная им, заменяет Бонду все таланты разом.

Он ходит за деньгами в казино, стреляет не целясь и без промаха, валится со скал спиной, чтобы приземлиться на ниоткуда возникающий матрац и придавить подосланного убийцу. Он абсолютно бесхитростен и не скрывает своего имени и целей, когда лезет бездумно и уверенно в логово злодея. Он ленив и не любопытен. Как и мы. На его месте так поступил бы каждый. Но в отличие от нас, Бонд, как безупречный воин, ничего не делает вхолостую. Каждое его движение обусловлено и автоматически несет гибель врагам и спасение человечеству.

Конец истории

Цикл о Джеймсе Бонде — вершина кинематографа, все изобразительные средства киноязыка достигают в нем максимальной выразительности. «Бондианою» же кинематограф исчерпывается. Больше нечего прибавить и сказать, нам остается только ходить в старые кинозалы и смотреть бесконечные вариации канона. Или никуда не ходить, а довериться впредь компьютерному экрану или DVD, или… что там еще придумают.

Естественно, создатели киноэпопеи со временем оказались заложниками своего творения. Джеймс Бонд пожрал и обезличил своих творцов, и зажил собственной культурной жизнью, примеряя и отбрасывая разные личины. Теперь уже его жизнь в культуре, проявившиеся в нем мифологические начала, диктуют линию поведения в кинопроекте всем участникам.

Практически не имеет значения, кто будет режиссером очередного фильма эпопеи: проверьте себя, назовите хоть один фильм, кроме «бондовских», снятый Теренсом Янгом или Гаем Хамильтоном? Важны лишь соответствие канону и уровень профессионализма, который позволяет наилучшим образом оформить это соответствие. Бессмысленно сравнивать актеров, игравших в разное время Джеймса Бонда. Шон Коннери — идеальный Бонд по праву первородства, он сформировал канон. Пирс Броснан (а он великолепен в роли Бонда!) — худший Бонд среди прочих, потому что покусился на канон и поставил существование мифа под угрозу. Грех его Бонда — фарисейство, он начал обучаться и привнес в фильмы о Бонде психологизм, усугубленный смешными переживаниями очаровательной, но никудышной Софи Марсо. Роджер Мур, Джордж Лезенби и Тимоти Далтон — хороши тем, что соблюдали канон по мере сил, и Бондами навсегда вошли в историю кино.

Кинематографическая Бондиана – это Эдда, Калевала, Рамаяна, Илиада и Одиссея нашего времени. Убежден, если через сотни лет читатель или зритель возьмет в руки, скажем, кристалл с древними сказаниями, он едва ли найдет различия между эпическими героями древности Ахиллом, Беовульфом, Сигурдом, Гильгамешем и Джеймсом Бондом.

1999

(журнал «Искусство кино»)

 

Послесловие

Сегодня, 31 октября 2020 года в возрасте 90 лет умер Коннери, Шон Коннери. За 20 лет с момента публикации этого смешного, претенциозного, но по сути правильного текста появились еще 6 фильмов про Джеймса Бонда. Каждый последующий дороже и хуже предыдущего. Сюжеты пошли на второй круг, сценарии упростились до голливудского стандарта. Фирменные декорации и «комбинированные съемки» сменили компьютерные технологии. Рефлексивного красавца Пирса Броснана сменил брутальный Дэниел Крейг, более прочих исполнителей похожий на агента-оперативника из глупых книг Яна Флеминга. Бонд Крейга стал похож на Тома Круза из Mission Impossible и проиграл вчистую неприметному Джейсону Борну. Пришли, потоптались и ушли супергерои из кинокомиксов. Кинематограф и сети кинотеатров проиграли телесериалам. EON проиграл Netflix. В дивном новом мире «гендерных штудий» и «мерцающих идентичностей» XXI века Джеймс Бонду больше не осталось места.

Теперь он среди своих: пирует как в последний раз на Олимпе с богами, полубогами и героями. «А что делают хищники после заката? Пируют как в последний раз» (Die Another Day, 2002)

 

Массовый фитнес уже отгремел свое и стал повседневной повинностью. Пятизвездочная Турция и Египет «все включено» давно никого не удивляют. Даже Индия – страна золотоносных муравьев величиной почти с собаку – истоптана вдоль и поперек: беспечные гоанцы и политически грамотные аборигены Кералы стонут под гнетом российского туризма. Горные лыжи проехались по карманам и душам корпоративных сотрудников и умчались куда-то в прошлое. На очереди – яхтинг. Число выпускников яхтенных школ, как и самих яхтенных школ, растет в геометрической прогрессии. Европейские верфи одна за другой открывают московские торговые представительства. Если вы прямо сейчас попытаетесь забронировать на лето круизную парусную яхту, вполне возможно, вас ожидает разочарование: все лучшие лодки в самых живописных местах уже оккупированы более предприимчивыми соотечественниками. Пытаясь разобраться с очередным массовым психозом, охватившим в меру зажиточных россиян, корреспондент журнала «Деловые люди» принял участие в одном из любительских яхтенных ралли по Адриатике.

Назад, в будущее

– Ну вот представь себе: нефть закончилась, газ выветрился, латиносы и афроамериканцы терроризируют Америку, доллар рухнул, в Европе экономический коллапс и пересмотр границ. Короче, всемирный кризис и ядерная катастрофа. Транспорт не работает, города опустели. Толпы обезумевших горожан питаются падалью, мастерят из офисной техники и ненужных электрических проводов ловушки, чтобы охотиться на крыс. Как в кинофильмах про мир после ядерной войны. Кто выживет в таких условиях? Я тебе скажу кто – те, которые могут обойтись без электричества, без машин, без компьютеров, – рассуждает заплетающимся языком отяжелевший от местной сливовицы директор по продвижению интернет-проектов.

Ралли закончилось, лодки вернулись на свои места, до рейса на Москву больше суток. Есть время сверить ощущения и понять, чем же мы занимались всю прошедшую неделю. Мы сидим за столиком на просторной прямоугольной площади, некогда вырубленной венецианцами среди зажатых наползающими друг на друга средневековыми домами переулков старой части города Сплит. Отсюда видно, как в гавань, распихивая яхты, вползает здоровенный морской паром. Наверное, из Италии. В море такие выглядят устрашающе, когда несутся между островами, загребая воду тупым носом, издалека подавая сигналы прогулочным яхтам, чтобы те убирались прочь с дороги.

– Хорошо. Вот ты получил представление о том, как ходить под парусом. Худо-бедно научился ориентироваться. И то в основном по готовой карте или GPS. Чем это тебе поможет выжить в грядущей катастрофе? – Я все-таки хочу понять, что заставляет респектабельного, образованного и не очень спортивного мужчину тратить время и деньги на обучение судовождению.

– Ты правда не понимаешь? Когда вся транспортная система придет в упадок, человечество вернется к тому, с чего начинало. К воде. По реке, по морю можно вполне себе нормально перемещаться без всяких дорог.

К тому же при самом плохом раскладе больше всего шансов выжить у жителей каких-нибудь островов, таитян или новозеландцев. Они далеко, и там нет ничего интересного, чтобы бомбить. Вот куда надо ехать. У них без паруса нельзя. Как между островами передвигаться? Двигатель – это все баловство. Кончился дизель, сломался сальник, отвалился винт – и все, нет двигателя.

А ветер никогда не кончится. GPS выключат? Да черт с ним! Созвездия никуда не денутся, ты же видел, какие яркие звезды в открытом море. – Директор мыслит стратегически, как положено менеджеру высокого ранга. Из своих глобальных посылок он выводит вполне практические следствия: надо учиться яхтингу. Мысли глобально, действуй локально – общее место в теории управления. Прошлое, или, если угодно, background, моего собеседника типично для поколения сорокалетних: московский университет, работа программистом в международной компании, обучение в европейской бизнес-школе, оплаченное работодателем перспективному работнику, и бесконечный ежедневный труд в конторе с понедельника по пятницу. Казалось бы: медленно ползи, улитка, по склону – и все у тебя будет. Будут социальный пакет, двухнедельный пляжный отдых в Турции, кредиты, ипотека, турбосолярий с велотренажером и компенсация в случае нежданного увольнения. Неужели этого мало?

– Я в Египте попробовал нырять с аквалангом. Не то чтобы мне это понравилось, но как знать – может быть, пригодится. Осенью поеду на аэродром в Подмосковье учиться водить самолет. Еще надо бы лук или арбалет освоить. Так, на всякий случай, – продолжает предусмотрительный директор.

Кому как не программисту лучше прочих знать, на каких хрупких основаниях и системных сбоях построена наша цивилизация! А может быть, он прав? В мире слишком много оружия. Я помню, как в первый день ралли нам навстречу попался «узкобедрый» и «широкоплечий» американский авианосец с покосившейся будкой на взлетной палубе. В море между островами постоянно шныряют натовские военные корабли. То турецкий корвет идет по фарватеру, то испанский фрегат направляется куда-то в сторону Трогира, то какие-то ракетные катера будят ревом своих мощных двигателей сонный городок Виз на одноименном острове и раскачивают яхты, пришвартованные прямо к набережной, по которой вечерами прогуливаются туристы. Где-то в этих же местах, по словам аборигенов, есть вырубленная в скале заброшенная ремонтная база советских подводных лодок. Прямо Севастополь какой-то!

Утомленный моим допросом, директор улыбается своим мыслям. Пахнет свежеприготовленным кофе и гниющими водорослями. До конца света еще далеко. Посередине мощеной площади стайка галдящих малолетних оборванцев гоняет мяч. Воротами им служат арочные проемы. Иногда мяч попадает в колонну, взлетает высоко вверх и пачкает простыни, которые сохнут на палках, прикрепленных к подоконнику на втором этаже палаццо. Тогда из окна высовывается старуха и, размахивая руками, проклинает футболистов…

Отдых как инвестиция

Пару лет назад казалось, что яхтинг недоступен людям со средним по московским меркам достатком. Москва, как мы помним из своего советского детства, – порт пяти морей. К сожалению, все эти моря – Химкинское, Клязьминское, Пестовское, Строгинское и Нагатинское – довольно скромных размеров и незначительной глубины. И хотя у пирсов подмосковных яхт-клубов можно встретить роскошную моторную яхту, едва ли блажь экстравагантного нувориша следует считать явлением, заслуживающим какого-либо интереса. Ходить на океанской моторной яхте по каналу им. Москвы – все равно что ездить в булочную на «Роллс-Ройсе»: не то идиотизм, не то пощечина общественному вкусу.
Если исключить потребительские девиации имущего класса, владение круизной яхтой в районе Средне-Русской возвышенности не поддается рациональному объяснению. А средний класс – те самые клерки, наемные сотрудники и предприниматели средних лет, которых производители товаров массового спроса привыкли полагать своей аудиторией: активной, репродуктивной и образованной; те самые люди, к едва набухшим от стабильного дохода кошелькам которых тянут свои жадные щупальца риелторы, автомобильные дилеры и кредитные учреждения. Так вот они, то есть мы с вами, – весьма и весьма рациональные люди. Поэтому «яхтенный бум» в России случился только тогда, когда мы (по крайней мере некоторые из нас) пресытились турецко-египетским пятизвездочным сервисом и открыли для себя отдых нового типа. Оказалось, что взять в недельную аренду (или, как принято говорить, «в чартер») круизную яхту на Средиземном море стоит немногим дороже, чем провести то же время, валяясь сосиской на пляже перед отелем и апатично наблюдая за тем, как мимо пролетают свободные как ветер белоснежные парусники, населенные загорелыми красивыми людьми…

Именно сочетание финансовой доступности с романтическим антуражем привело к тому, что четверо сравнительно здоровых, обеспеченных и довольно мокрых мужчин уже третий час висят на одном борту круто накренившейся пятнадцатиметровой яхты, которая, вспарывая встречную волну, упрямо ползет против ветра. Пятый член команды – модный фотограф – глотает в салоне таблетки от морской болезни, запивая их виски, хотя знает, что ни то ни другое ему не поможет.

– Надо взять рифы, – говорю я, направляясь к фаловой лебедке. Взять рифы – значит уменьшить площадь основного паруса – грота.

– И чего тебе не сидится? – ворчит хозяин торговой компании, понемногу стравливая грот-фал.

– Нам в яхтенной школе такого не обещали. На фотографиях все по-другому. Солнце, лазурная вода, красивые девки цепляются за ванты, все пьют шампанское… – подает из салона голос фотограф.

– Ты бы лучше вылез наружу – будет меньше укачивать, это я тебе как доктор говорю.

Действительно, четвертый член нашего экипажа – ветеринарный врач из частной клиники. Яхта немного выравнивается и прибавляет ход.

– Под мотором бы за полчаса долетели. Все-таки парус – это не мое. Я себе со временем возьму моторную яхту. И отдам ее в чартерную компанию куда-нибудь в Грецию. Пусть не просто стоит, а работает, приносит прибыль. – Последний член команды в миру портфельный инвестор. Для него что отдых, что покупка яхты – все инвестиция. – Думаешь, Абрамович или арабские шейхи свои теплоходы просто так у пирсов гноят?

Тоже сдают покататься или под корпоративные мероприятия. Как иначе? Там только на зарплату штатной команде, ремонт, стоянку и обслуживание миллионы уходят. Все сдают. Это бизнес. У них большие, уникальные яхты – большой бизнес, эксклюзивные клиенты. У нас – стандартные парусно-моторные «мыльницы». Зато и рынок пошире, массмаркет. Клиентов вроде нас полно, вся Европа катается. Послушал курсы, получил бумажку – и вперед, в чартерную компанию за яхтой и в море.

Насчет «всей Европы» инвестор прав. Они уже давно распробовали отдых под парусом. Утром, маневрируя перед заправочной станцией, мы едва не столкнулись с яхтой, начиненной пьяными в хлам молодыми итальянцами. В последний момент нам удалось истошными воплями и сигналами пневматического горна пробудить к жизни наиболее дееспособного из них (видимо, шкипера), и тот успел в последний момент крутануть штурвал. На стоянках полно немцев, англичан, австрийцев – всех кого ни попадя. Наши соотечественники встречаются редко, поэтому вид эскадры из нескольких яхт с шумными российскими экипажами пока вызывает опасение у старожилов. То ли еще будет! В этом году – пять яхт, а через год, глядишь, и все пятьдесят.

Практически в любой средиземноморской марине (так называется специально оборудованная яхтенная стоянка) есть своя чартерная компания. Причем зачастую эти чартерные компании не имеют собственного флота. Молодой британец, в начале сезона принимавший у меня лодку в марине неподалеку от Бодрума, объяснил, что большинство яхт принадлежит гражданам Великобритании пенсионного возраста и ходит под британским флагом, а обслуживается и сдается внаем с помощью компании, в которой он работает.

– Покупай в кредит яхту, пригоняй сюда, тоже поставим ее в чартер. Только не бери слишком маленькую или слишком большую – клиенты обычно предпочитают value for money (то есть умеренность). Какую-нибудь стандартную «мыльницу» – Bavaria, Jeanneau или Beneteau – тысяч за двести. Миллионов не заработаешь, но яхту за пять-семь лет окупишь. К тому времени клиенты лодку еще окончательно не убьют. Можно будет продать и взять новую. И опять ее к нам сюда. Так все делают. Месяц в году сами катаются, остальное время сдают, – убеждает меня предприимчивый яхтенный клерк. Только что он облазил нашу яхту вдоль и поперек, выискивая повреждения, после чего вернул без вычетов залог, который мы внесли перед отплытием. Все в порядке, битая посуда не в счет. Как у него все просто получается!

– Вот, кстати, наши постоянные клиенты. Их яхта стоит недалеко от вашей. Приехали на две недели походить между островами. – Британец показывает на старичка в панаме, белых шортах и полосатой рубашке-поло, который как раз подписывает судовые страховки в офисе, и его спутницу – старушку в ярко-красной ветровке. Старичку восемьдесят один, старушке – семьдесят девять. Я молча провожаю удаляющуюся по пирсу супружескую пару уважительным взглядом. Мне нечего сказать.

Единственную яхту под российским флагом издалека выдает пиратский «Веселый Роджер» на мачте. Эта национальная особенность наших яхтсменов еще не раз будет мозолить мне глаза. Пиратский флаг на яхте с российским экипажем – столь же обычное явление, как и наша дурацкая манера сдвигать столы в любом прибрежном кабаке. Но ведь нас можно понять, не так ли? Средний класс на отдыхе: галстук набекрень, чайки на грудь, весь мир в кармане.

Вступительная жертва

Итак, можно арендовать лодку с командой и ходить на ней в качестве пассажира, а можно сэкономить на наемном шкипере и управлять лодкой самостоятельно, без посторонних на борту, как это делает большинство небогатых европейцев. Для этого нужен международный сертификат. Российские внутренние права на управление маломерным судном за границей не признаются независимо от вашего опыта. Самый простой и «бюджетный» способ получить сертификат начального уровня – это потратить неделю на занятия с англоязычным инструктором в одной из яхтенных школ, которые базируются в крупных маринах.

Более сложным и затратным станет обучение яхтингу в одной из московских коммерческих парусных школ, которые множатся в последние годы в геометрической прогрессии. Как в свое время автошколы. На теоретические основы «для чайников» – навигация, метеорология, вязание морских узлов и выяснение вопроса «кто кому уступает дорогу в море» – нужно примерно два дня не слишком усердных занятий. В конце концов, эти дисциплины веками строились на интуитивно понятных даже малограмотным морякам принципах. Современный же российский средний класс – поставщик чартерных шкиперов и дойная корова яхтенных школ – люди, как правило, с высшим образованием.

Обучение как таковое начинается и заканчивается на яхте во время морской практики. Управлять яхтой ничуть не сложнее, чем автомобилем, а единственный способ научиться водить машину – это сесть за руль. Организация массового выезда студентов в Турцию, Грецию или Хорватию с сопутствующей арендой яхт и чуть более комфортабельных катамаранов составляет суть бизнеса парусных школ.

Инициация новообращенных яхтсменов требует вполне определенных жертв: примерно три-четыре тысячи у.е. «в рублях по курсу ММВБ на день оплаты» так или иначе отдать придется. Тут уж ничего не поделаешь. В результате у вас на руках окажутся бесспорное государственное российское удостоверение и сомнительный международный сертификат, выданный парусной школой, легитимность которой основывается на членстве в какой-нибудь международной яхтенной ассоциации со звучным именем. Хорошо еще, если эту ассоциацию не учредили сами владельцы парусной школы. Удивительно, что средиземноморские чартерные компании все еще готовы считать международным сертификатом практически любую бумажку, на которой написано coastal scipper (шкипер прибрежного плавания). Для более-менее полноценной прописки в прибрежном круизном яхтинге вам остается получить лицензию на пользование УКВ-радиостанцией (тоже не бесплатно). Завершив серию вступительных взносов в мир парусного туризма, вы приобретаете необходимый опыт общения с чартерными компаниями, навыки управления лодкой и обретаете формальное право самостоятельно передвигаться на любом маломерном судне в прибрежных водах Средиземного моря. Где же еще прикажете передвигаться на маломерном судне? На Балтике холодно, в океане страшно (где-то там водится странствующий анклав России – путешественник Федор Конюхов), Яуза и Сетунь мелковаты, а Черное море пока малопригодно для любительских яхтенных круизов: нет соответствующей инфраструктуры (если, конечно, вас не привлекают стоянки на заброшенных военных базах среди ржавых полузатопленных тральщиков или у стенки цементного завода) и гораздо более суровые условия для плавания. Что остается пашущим с утра до вечера корпоративным наемникам и прочему среднему классу, имеющему не больше недели-другой на сезонный отдых, кроме ласкового Средиземного моря? Разве что Карибы или Мальдивы. Но туда добираться сутки, а время дорого.

Миг халявы

Шесть суток под парусом, совместный (пусть даже не слишком тяжкий) труд, общие впечатления и несколько волнующих моментов – якорь, подцепивший не обозначенный на карте кабель, ночное маневрирование среди камней, ящик виски и падение портфельного инвестора за борт (имейте в виду, что при скорости 10 узлов яхта за одну минуту удаляется от выпавшего за борт инвестора на 300 метров) – превратили пятерых малознакомых мужчин в команду. И теперь мы валкой морской походкой расхаживаем по имперскому прямоугольнику бывшего дворца Диоклетикана. Его строгая геометрия, некогда декларирующая всему миру величие и власть Рима над варварской вселенной, нарушается плебейской средневековой застройкой. Демократичное средневековье кишит и шевелится во чреве дворца подобно колонии червей, расплодившихся на трупе могучего льва.

Дома горожан хаотично лепятся к базиликам и монументальным аркам, пролезают между величественными колоннами, теснятся в просторных залах бывшего дворца, который стал городом после падения империи. То, что было доступно лишь избранным, присвоили себе все желающие.

– Видишь ли, у римлян ведь тоже были всякие огромные биремы, триремы, мощное государство, дороги, финансовая система, сельское хозяйство, промышленность. А потом – бац! – и ничего этого нет. Только дворцовые руины, в которых окопались недобитые варварами окрестные жители. Из всей инфраструктуры только мотыга. И рыбацкая шаланда как средство передвижения. – Интернетный директор извлекает исторические уроки, подтверждающие правильность его футурологической теории. Его команда уже успела обежать кругом старый город и теперь расположилась в кафе под венецианской колоннадой. По инерции мы сдвигаем столы, подсаживаемся к коллегам и заказываем местную настойку на травах. Редкостная гадость, но попробовать надо.

В дальнем углу сплитской гавани покачиваются наши белые, округлые и нежные яхты. Мы и сами, подобно яхтам, пыхтим, работаем, тратим силы и время, расходуем солярку нашей жизни на то, чтобы бороться со встречной волной и, несмотря ни на что, потихоньку ползти к поставленной где-то на карте судьбы путевой точке. Но, ощутив дуновение ветра, мы вдыхаем полной грудью воздух, поднимаем паруса, выключаем двигатель и взлетаем над волнами. Ненужный больше гребной винт складывается набегающим потоком воды, ветер набивает грот и геную, и мы, накренившись от восторга, устремляемся вперед. И в этот момент блаженное чувство охватывает нас. Все получается само собой, без всяких усилий и столь привычных для нас повседневных трудов, без помех, без суеты, без ненужного шума и ежеминутной борьбы. Прекрасное ощущение гармонии со всем миром охватывает нас.

Мы чувствуем халяву. Вот, пожалуй, то удивительное и столь ценное для каждого россиянина среднего класса ощущение, которое дарит нам парус. И чтобы ощутить эту возвышающую душу, освобождающую разум и врачующую тело халяву, мы готовы платить за обучение в маловразумительных яхтенных школах, тесниться с малознакомыми людьми в пластмассовой капсуле и часами сидеть на борту в мокрой одежде. Все это не имеет значения. Чистое, рафинированное ощущение халявы (если угодно, свободы), которое дарит нам парус, не имеет цены.

Михаил Косолапов
(«Московский комсомолец» №203 от 14 марта 2008)

Вот он сидит передо мной, развалившись на продавленном икеевском диване. В руке чайная кружка с пестрым географическим пятном и надписью «Итака». Из кружки свисает на нитке желтый квадрат, за который нужно вытягивать дымящийся чайный пакетик. По моим наблюдениям, люди делятся на тех, кто отжимает чайные пакетки, и тех, кто просто их выбрасывает. Первые предпочитают «бмв», вторые — «мерседес». Свой мерседес, с прилагающимся к нему водителем, Алексей Игоревич (а именно так зовут теперь моего гостя) оставил внизу у подъезда.

«Дай что ли пепельницу какую-нибудь, — говорит он, недовольно размахивая неотжатым чайным пакетиком. Его нога, оканчивающаяся дорогим ботинком, автоматически втирает лужицу заварки в пятнистый от краски линолеум. – Ну давай, рассказывай, как ты разбил свою «бэху»!

Мы сидим в каморке на чердаке позднесоветского кирпичного дома, населенного потомками журналистов, поделивших чердак на сегменты, чтобы прятаться от жен и любовниц. Одну из клетушек я снимаю под мастерскую, после того как вместе со всей  Арт-Стрелкой закрылась и моя галерея, которую вместе с прилегающими лестницей и коридором я использовал для работы. Мне нравится эта каморка, похожая на комнату в общаге, нравится туалет в коридоре и вид из окна на Бутырскую тюрьму. Особенно нравится, что эта комната на четыре метра больше, чем галерея и не нужно раз в месяц устраивать выставку, выносить куда-нибудь обломки оргтехники, горы компьютерных мышей, куски скульптурного воска и прочий полезный хлам. Это моя персональная конура. Алексей Игоревич называет ее «персональным офисом» и всякий раз, договариваясь о визите, смеется этой своей придумке.

У него проблемы с чувством юмора, с тех пор как он сделался «эффективным менеджером». Произошло это лет пять-шесть назад. Примерно в то же время, когда я завязал с рекламной кормушкой и с головой вляпался в очередной российский «нью-йоркер». Он назывался «Новый Очевидец». Потом «Крокодил». Плотно перетянутые скотчем стопки номеров того и другого я теперь использую в качестве подставок для ног  или стульев.

Я знаю Алексея Игоревича больше двадцати лет, со второго курса. Его отец – светило физики средней звездной величины — привез тогда сыну в подарок весьма навороченный по тем временам синтезатор. Папа, сохранившийся до начала девяностых в парадигме физиков-лириков, даже помыслить не мог разрушительных последствий своего поступка, превратившего потенциального нобелевского лауреата в заурядного блюзового клавишника.

Потом Алексей Игоревич гастролировал по стране с караваном фур, начиненных турецкими дубленками и устраивал кожно-венерологические ярмарки в опустевших детских садах и кинотеатрах от Воронежа до Читы, скупал ржавые буксиры у разорившихся леспромхозов и акции будущих естественных монополий у несведущих шахтеров и металлургов, волею судеб ненадолго оказавшихся миноритариями, а ближе к концу тысячелетия  обнаружил себя директором центрального рынка где-то в центральной полосе России. Будучи, подобно прочим «волонтерам эпохи», человеком весьма чувствительным и способным к переменам, он вернулся в Москву обогащенный опытом и по случаю раздобытым где-то в провинции экономическим образованием, чтобы стать «эффективным менеджером» в самом центре событий и возможностей.

«Ну и как дела? У вас вроде была такая смешная художественная группа: одна художница, другой хочет быть художником, а третий, я тебя имею в виду, – не хочет. Еще изображали из себя клерков — и что? Продается искусство?» – вся стена за спиной Алексея Игоревича заполнена вперемешку работами моих коллег художников с разных наших  выставок. Вопрос риторический, он отлично знает, что ни хрена не продается. Ага, сидел бы я в этой конуре, шлепая по клавишам ноутбука ради случайного журналистского  заработка, если бы продавалось. «А давай я тебе сниму приличную мастерскую, подвальчик какой-нибудь с отдельным входом и нормальным сортиром где-нибудь в центре. Будешь там искусство свое никчемное делать. А я туда буду девок водить время от времени. Им интересно, а для меня дешевле выйдет, чем по гостницам мотаться. Как тебе идея?» — предлагает практичный меценат. «Жену свою спроси сначала». «Ну, ее это точно не касается. Я, знаешь ли, последнее время регулярно к психоаналитку своему хожу. Неподалеку от тебя практикует. Так вот он мне все по полочкам разложил и про жен, и про любовниц. Говорит, что никакого чувства вины в природе нет и быть не может. Особенно перед третьей женой… Впрочем, как хочешь, мое дело предложить. Но я-то по другому делу к тебе приехал».

Догадываюсь, о каком именно деле пойдет речь по тому, что взгляд моего приятеля уперся в «морскую» стену мастерской. Туда я прикрепляю карты акваторий, где мне довелось ходить под парусом, какие-то яхтенные медальки и грамоты. Карт стало так много, что они наслаиваются друг на друга, и поэтому — когда я планирую новый маршрут – приходится буквально выкапывать нужную из-под бумажных пластов. Гораздо удобнее и быстрее  изучить любое место мирового океана на экране компьютера или специального GPS-модуля. Но разве прагматичная электронная картинка может сравниться с удовольствием расстелить на полу бумагу и кромсать ее карандашем, дивайдером и плоттером, собственным руками отсчитывая мили переходов? Архаическая, трепетная радость, сродни той, что испытывали некогда живописцы перед холстом.

Ну, разумеется, эффективный менеджер пришел проситься в матросы. Кто бы сомневался. «Ты же теперь в извозчики подался, народ по морям катаешь, — завистливо иронизирует Алексей Игоревич. – Я тут смотрю: Канары, Тайланд, Греция – красиво живешь для безработного художника. Ты капитан или шкипер, как это правильно называется у вас?  Регаты какие-то устраиваешь. А может тебе бросить всю эту ерунду, искусство это современное, журнальную писанину, рекламу, блоги, надоевшие всем фейсбуки – и в моря? Не думал об этом?»

Ну, разумеется, Леха, думал. Мы все только о том и думаем: куда бы слинять так, чтобы хотя бы на время спрыгнуть с этой бесконечной беговой дорожки, на которую мы за каким-то чертом встали двадцать лет назад и продолжаем бежать, не продвинувшись ни  на шаг к тому, ради чего, в сущности, учили квантовую электродинамику, снимали «один в один» Хендрикса на репетициях в подвале корпуса прикладной математики, делали нелепые уличные акции, торговали оргтехникой и мебелью, мотались по Индии с рюкзаком и по Лондону с охраной, устраивали выставки – да хоть водку жрали в лесу под сырую редиску и щавель. Так ради чего? А может быть наше с тобой сознание — да что там, все наше поколение инфицировано ложной идеей индивидуальной свободы? Отсюда эти метания, стремления — сначала к успеху, потом прочь от него. Словно мы какие-то голимые неформалы и социопаты.

Может быть поэтому сидим мы с тобой,  эффективным менеджером и элитой российского бизнеса (а через три, пять лет — кто тебя знает, кем ты, или я, или все мы окажемся на этой  социальной ленте Мебиуса), в моей убогой каморке под крышей и мечтаем о море. Вернее, мечтаешь-то в основном ты. Я абсолютно точно знаю, когда и в каком месте будет ждать меня парусная лодка. И, кстати, по моему опыту, из эффективных менеджеров получаются вполне эффективные матросы…

 

Михаил Косолапов

(L’Officiel, февраль 2011)

В двух милях к западу от Сан-Себастьяна (Гомера) случается «толчея». В этом месте океан резко мелеет у входа в бухту. Ровный накат, к которому вполне можно приспособиться на открытых пространствах между островами, цепляется за выступающий мыс, многократно отражается от подводных склонов вулкана, путается сам в себе и превращается в какое-то дерганное, нервическое, саморефлексирующее месиво. Ветер порывами скатывается с прибрежных скал, закручивается и воет в глубоких складках рельефа, срывает с истерично прыгающих валов клочья пены и брызг. Почти неуправляемая лодка то гарцует на вершине холма, то соскальзывает боком на дно оврага. Или с разгона зарывается по самую мачту в грубую океанскую кладку, буравит возникшую ниоткуда стену воды, чтобы через мгновение, высоко задрав форштевень, выпрыгнуть куда-то вверх, в насупившиеся у переносицы вулкана облака.
Время как-будто уплотняется и замедляется. Человек, цепляясь за ставший бесполезным штурвал, невольно превращается в бесстрастного созерцателя, в вычислительную машину, в некий радар, сканирующий доступную взгляду беспорядочную окрестность в поисках будущего устройства, малейших признаков системы. Будущие и прошлые мгновения представляются ему как гребни соседних волн. Может быть, сойдясь в случайной толчее, они погасят друг друга и все будет хорошо. Но не дай нам бог увидеть как прошлое и будущее сливаются, образуя чудовищную волну-убийцу.

Михаил Косолапов

Soliton Wave, группа ABC, ковролин, акрил, смешанная техника, 2010

«Русские утопии» 14.04-23.05.2010

Однажды, совершенно неважно по какому случаю, я решил почитать Библию. Хорошо помню момент чтения, которое произвело на меня весьма неожиданное впечатление, но отчего-то совершенно не могу предположить, что же именно натолкнуло меня на эту странную идею: почитать Библию. Окажись на моем месте более религиозный человек, он, пожалуй, увидел бы здесь вмешательство свыше.
Как бы там ни было, я открыл толстую книгу в мягкой черной дермантиновой обложке, которую когда-то подарил мне в переходе метро странствующий христианский сектант-проповедник, с первого взгляда ошибочно угадавший во мне стяжателя древней мудрости, ступившего на путь духовных исканий.
Моя библиотека в те годы регулярно пополнялась дармовыми священными текстами. Тощие улыбчивые кришнаиты стучали в мою дверь и искушали разноцветной пухлой Бхагавад-гитой с рисунками кокетливых воинов, толстомясыми танцовщицами, и ужасно длинными, невразумительными комментариями под ними (прилагающиеся к мудрости востока бесплатные кришнаитские салаты в студенческой столовой казались мне гораздо интереснее). Смурной небритый мужичонка в электричке одарил по случаю карманным изданием Корана, а про бесконечные книги Мертвых, Веды, дзенские притчи, ауробинды, рамачараки и вивекананды, изданные на оберточной бумаге — как-то неудобно даже и говорить. До сих пор сожалею, что при очередном переезде я, по простоте душевной, оставил массивный картонный ящик с этой кладезью божественных откровений на лестнице, рассудив, что «кто взыскует, тот пусть и таскает». Увы, теперь бы эти прекрасные писания сделались украшением моей книжной коллекции и ностальгическим памятником безвозвратно ушедшей эпохи.
По прошествии лет, я понимаю: интерес и внимание проповедников вызывались не присущей мне особенной, отражающейся на лице духовностью (как я некогда предполагал), а скорее вежливым и глуповатым выражением, которым наградили меня их многочисленные боги и не менее многочисленные поколения обезьяноподобных предков. Впрочем, возможно, все объясняется моей дурацкой манерой во время разговора автоматически покачивать головой, как бы поддакивая собеседнику.
Тем не менее, толстая сектантская библия, напечатанная в два столбца на папиросной бумаге, пережила своих священных конкурентов и утвердилась на книжной полке между томами «Фольклор в ветхом завете» Фрезера и «Почему я не христианин» Рассела.
Откровенно говоря, так и не понял до конца, почему он не христианин. Ведь стать христианином очень просто. Для этого есть два верных способа: внутренний и внешний. Внешний проще, он не сопряжен с мученичеством и переживаниями, но более затратен, поскольку требует перемещения в пространстве. Лично я был христианином дважды, оба раза в индийских поездах, примерно по двадцать минут: ровно столько продолжались разговоры с любознательными индусами-попутчиками, которые безошибочно определили во мне христианина по совокупности внешних признаков, а именно: белый европеоид. Спорить с по-своему безупречной логикой иной культуры бессмысленно и неучтиво.
Но крупноячеистая сеть межкультурного взаимодействия не улавливает внутриконфессиональных различий христианства. Для этого есть более распространенный и жестокий внутренний способ обретения веры. К его недостаткам можно отнести высокий процент летальных исходов. Например, когда бородатые воины ислама режут культурно родственных им христианских собак, то конфессия последних, вне зависимости от того, кем они себя считали до этого, устанавливается по геополитическому признаку: если дело происходит в Чечне, значит собаки православные, а если в Ираке или Афганистане, то протестантские или католические. Иными словами, боги предпочитают являть себя человеку в момент его слабости и уязвимости. Входят в мир, так сказать, через страдание и вразмляют грешников как воблу: башкой об угол…
Итак, предаваясь вполне богоугодным мыслям я открыл свою дермантиновую библию в первом попавшемся месте и прочел… Нет, ну вы только подумайте! Я своими глазами прочел нижеследующую инструкцию: бла-бла-бла… утром сей семя свое и вечером не давай руке покоя. Это как же понимать?! Конечно, все зависит от контекста, никакой скабрезности в наставлении нет и быть, разумеется, не может. Так можно понадергать откуда угодно и не такого. И все-таки…
Гнусный, нервнический смешок вырвался у меня и похабная ухмылка исказила губы. Я отлично помню как отложил священное писание и погрузился в глубокую задумчивость. Поистине, враг рода человеческого подкарауливает нас в самых неожиданных местах. А может быть, перевод такой попался?

Михаил Коолапов («Крокодил», 2005)

Так называемый «человек разумный» появился не так давно. Несколько десятков тысяч лет назад. Он умело пользовался довольно сложными приспособлениями, рисовал зверушек на стенах пещеры, исполнял какие-то религиозные обряды, считал на пальцах и, в целом, был вполне образован по меркам своего времени. Внешне, судя антропологическим реконструкциям, он был довольно красив и даже чем-то напоминал известного тележурналиста Леонтьева или бородатого чеченского инсургента, спустившегося с гор на степные равнины. Сложение имел крепкое, ходил вразвалочку и слегка сутулился под весом могучей мускулатуры.

Соответствующая особа прекрасного пола выглядела ему под стать: приземистая волосатая баба, с плоской грудью, мускулистой задницей, мохнатыми ногами и отвислым, плодородным брюхом. Едва ли мы сочли бы ее красавицей, но в своем роде она была по-настоящему прекрасна. Этот идеал женской красоты декларирован в многочисленных каменных статуэтках богини плодородия: маленькая головка, условные ножки и ручки, гигантские кормящие груди, беременный живот и могучая задница. В те удивительные времена, когда мир был юным, а человек неискушенным, «красота» была чиста и практична: красив – значит приспособлен к выживанию и готов к спариванию.

Увы всем нам: все переменилось с тех пор. Мы утратили изначальную красоту, а взамен постигли частную собственность, печальные науки и социальное неравенство. Мы научились вживлять под кожу золотые нити, выщипывать с ляжек ненужные волоски, приклеивать новую шевелюру к плешивой башке, выковыривать сало из подкожных хранилищ – мы многого достигли, но так и не смогли заново обрести красоту, погребенную под тысячелетним хламом нашей поспешной эволюции.

Примерно такие мысли посещают меня, пока я, обливаясь нездоровым потом, мчусь на велотренажере среди прочих мучеников красоты телесной по направлению к ближайшему телеэкрану, обращенному с потолка к моему пыточному орудию. На экране — человекоподобная обезьяна с каменным топором в руке, шевеля ноздрями, обнюхивает пепелище. Так мы жили когда-то, по версии BBC. Я тоже вдыхаю в меру влажный и прохладный, кондиционированный воздух тренажерного зала, ноздри мои раздуваются, жалкие остатки мускулов судорожно подергиваются и молят о пощаде, но упрямая цифирь на электронном табло никак не хочет переползать в зону «потери избыточного веса», а мое жирное туловище отчаянно цепляется за каждую горелую калорию.

Не устаю удивляться на парадоксы, которыми изобилует жизнь. Казалось бы, рыхлый сутулый клерк, лишенный видимых признаков пола, с мозолью на заднице, идеально приспособлен для выживания в нашем мире. Эта способность выражается в его стабильной зарплате, социальном пакете и прочих преимуществах корпоративной жизни. Ан нет! Не до конца изжитый звериный инстинкт размножения заставляет его после работы корячиться под гнетом тренажеров, чтобы придать себе вид малообеспеченного, но сексуально привлекательного кузнеца, чья избыточная, не востребованная в офисе телесная красота все равно скроется под униформой делового костюма.

Или, в случае «клерка женского рода», истово, до полного изнеможения терзать себя истеричной двигательной активностью на бесконечных «белли дансах», «тайбо-аэробиках», «фит-аквах» и прочих ужасных «кундалини йогах», чтобы в награду за свои мученья сделаться похожей на тощую, изможденную непосильным трудом доярку. Мясной кузнец и тщедушная доярка – ужели это идеал красоты, которому мы поклоняемся и за который готовы платить?

Справа от меня на лыжном симуляторе пыхтит тучный обитатель неведомого офиса. Кто бы ты ни был, брат мой клерк — финансовый аналитик или маркетинг-директор, девелопер или продюсер, редактор или какой-нибудь прожект-менеджер — вид твоих мучений радует и вдохновляет меня. Кто знает, что привело тебя в эту юдоль страданий: невидимые глазу холестериновые бляхи или проблемы с простатой, корпоративная халява или презрительный взгляд юной бездушной дуры с рецепции? Я чувствую между нами некую духовную общность.

Однако, ты тучен, еще более тучен, чем я — и это прекрасно! Потому что быть тучным теперь неприлично. Еще сто лет назад тучность свидетельствовала о богатстве и здоровье, а теперь говорит о бедности и болезни. Пыхти, пыхти, я буду рядом, чтобы рано или поздно стать такой же горой мяса, как мой персональный тренер, кстати, вот и он — бессмысленно могучий и бугристый, подобный кузнецу или первопредку.

Михаил Косолапов
(«Деловые Люди» 2005, колонка «Напоследок»)