Алексей Подкидышев и Игорь Чиркин – архитекторы, которые сделались художниками и сконструировали букинистическую выставку «Шепот» в галерее XL. Каковая выставка, по словам авторов, должна шорохом книжных страниц проиллюстрировать информационный «шум, в котором сложно различить слова, произносимые невнятно и тихо».

На первый взгляд обращение молодых авторов к такому архаичному накопителю информации, как книга, выглядит странновато. Казалось бы, поколению художников 21 века ближе какие-нибудь айпады и айподы, ноутбуки и прочие прямоугольные  электронные игрушки наших дней, из которых вполне можно составить на полу галереи «сетевую ортогональную структуру» — то есть, разложить ровными рядами, если выражаться по-русски, а не прибегать к косноязычному дискурсу «делезов-гваттари». Но не будем забывать о главном: авторы «Шепота» — архитекторы, которые сделались художниками. Это ключ к пониманию выставки.

Живой организм искусства даже в пределах одного десятилетия, условно «поколения», проходит вполне различимые фазы развития. В каждой из этих фаз доминируют определенные типы «носителей искусства» — художников, чьи личные истории, судьбы, образование — в целом, способ мышления — определяют некую общую картину, тренд.

Сначало в дело вступают воспримчивые и легкие на подъем «люмпены»: бездельники, романтики-иммигранты из сопредельных областей искусства, более-менее случайные люди. Они экспериментруют, ошибаются, делают открытия и глупости. Они – резонаторы нового, создатели языка искусства, конструкторы проблем и энтузиасты.

Следом за ними приходит пора «визуалов» – осваивать и обтачивать корявые заготовки устремляются профи-light, если можно так выразится. Условно обозначим их —  «дизайнеры». Как это было в конце 90-х, когда в искусство устремились вооруженные компьютерными технологиями рекламщики, телевизионщики и декораторы.

Последними на вспаханное и унавоженное поле искусства выходят архитекторы. Их задача и смысл – собрать урожай. Они – боевые машины порядка, комбайны-истребители, оснащенные мощными стальными жвалами, хватательными клешнями-манипуляторами и прочими полезными приспособлениями, которыми они сгребают, измельчают, перерабатывают, очищают от шелухи, запекают и упаковывают для потребителя все то, что выросло до них. После «атаки архитекторов» остаются ровные ряды упорядоченной и визуально обустроенной информации. Примерно как здесь, в галерее XL на выставке «Шопот».

Начиная с 2007 года Алексей Подкидышев и Игорь Чиркин приняли участие в огромном количестве выставок и сделали выставок больше, чем иные художники за десятилетие. Могучий академизм МАРХИ, заточенный в ИПСИ зубодробительными книгами –  взрывоопасное сочетание, джинн выпущенный из бутылки, готовый построить дворец или разрушить город. Поэтому каждый из проектов молодых художников не только  рассчитан по нормам безопасности современного искусства с многократным запасом прочности и радует глаз качественным исполнением, но и точно вписан в «историческую застройку». Они все время на кого-то похожи, но лучше и удобнее для проживания и переживания.

Из прочитанных книг как раз можно построить дворец.

Или разрушить город.

Михаил Косолапов

Вот он сидит передо мной, развалившись на продавленном икеевском диване. В руке чайная кружка с пестрым географическим пятном и надписью «Итака». Из кружки свисает на нитке желтый квадрат, за который нужно вытягивать дымящийся чайный пакетик. По моим наблюдениям, люди делятся на тех, кто отжимает чайные пакетки, и тех, кто просто их выбрасывает. Первые предпочитают «бмв», вторые — «мерседес». Свой мерседес, с прилагающимся к нему водителем, Алексей Игоревич (а именно так зовут теперь моего гостя) оставил внизу у подъезда.

«Дай что ли пепельницу какую-нибудь, — говорит он, недовольно размахивая неотжатым чайным пакетиком. Его нога, оканчивающаяся дорогим ботинком, автоматически втирает лужицу заварки в пятнистый от краски линолеум. – Ну давай, рассказывай, как ты разбил свою «бэху»!

Мы сидим в каморке на чердаке позднесоветского кирпичного дома, населенного потомками журналистов, поделивших чердак на сегменты, чтобы прятаться от жен и любовниц. Одну из клетушек я снимаю под мастерскую, после того как вместе со всей  Арт-Стрелкой закрылась и моя галерея, которую вместе с прилегающими лестницей и коридором я использовал для работы. Мне нравится эта каморка, похожая на комнату в общаге, нравится туалет в коридоре и вид из окна на Бутырскую тюрьму. Особенно нравится, что эта комната на четыре метра больше, чем галерея и не нужно раз в месяц устраивать выставку, выносить куда-нибудь обломки оргтехники, горы компьютерных мышей, куски скульптурного воска и прочий полезный хлам. Это моя персональная конура. Алексей Игоревич называет ее «персональным офисом» и всякий раз, договариваясь о визите, смеется этой своей придумке.

У него проблемы с чувством юмора, с тех пор как он сделался «эффективным менеджером». Произошло это лет пять-шесть назад. Примерно в то же время, когда я завязал с рекламной кормушкой и с головой вляпался в очередной российский «нью-йоркер». Он назывался «Новый Очевидец». Потом «Крокодил». Плотно перетянутые скотчем стопки номеров того и другого я теперь использую в качестве подставок для ног  или стульев.

Я знаю Алексея Игоревича больше двадцати лет, со второго курса. Его отец – светило физики средней звездной величины — привез тогда сыну в подарок весьма навороченный по тем временам синтезатор. Папа, сохранившийся до начала девяностых в парадигме физиков-лириков, даже помыслить не мог разрушительных последствий своего поступка, превратившего потенциального нобелевского лауреата в заурядного блюзового клавишника.

Потом Алексей Игоревич гастролировал по стране с караваном фур, начиненных турецкими дубленками и устраивал кожно-венерологические ярмарки в опустевших детских садах и кинотеатрах от Воронежа до Читы, скупал ржавые буксиры у разорившихся леспромхозов и акции будущих естественных монополий у несведущих шахтеров и металлургов, волею судеб ненадолго оказавшихся миноритариями, а ближе к концу тысячелетия  обнаружил себя директором центрального рынка где-то в центральной полосе России. Будучи, подобно прочим «волонтерам эпохи», человеком весьма чувствительным и способным к переменам, он вернулся в Москву обогащенный опытом и по случаю раздобытым где-то в провинции экономическим образованием, чтобы стать «эффективным менеджером» в самом центре событий и возможностей.

«Ну и как дела? У вас вроде была такая смешная художественная группа: одна художница, другой хочет быть художником, а третий, я тебя имею в виду, – не хочет. Еще изображали из себя клерков — и что? Продается искусство?» – вся стена за спиной Алексея Игоревича заполнена вперемешку работами моих коллег художников с разных наших  выставок. Вопрос риторический, он отлично знает, что ни хрена не продается. Ага, сидел бы я в этой конуре, шлепая по клавишам ноутбука ради случайного журналистского  заработка, если бы продавалось. «А давай я тебе сниму приличную мастерскую, подвальчик какой-нибудь с отдельным входом и нормальным сортиром где-нибудь в центре. Будешь там искусство свое никчемное делать. А я туда буду девок водить время от времени. Им интересно, а для меня дешевле выйдет, чем по гостницам мотаться. Как тебе идея?» — предлагает практичный меценат. «Жену свою спроси сначала». «Ну, ее это точно не касается. Я, знаешь ли, последнее время регулярно к психоаналитку своему хожу. Неподалеку от тебя практикует. Так вот он мне все по полочкам разложил и про жен, и про любовниц. Говорит, что никакого чувства вины в природе нет и быть не может. Особенно перед третьей женой… Впрочем, как хочешь, мое дело предложить. Но я-то по другому делу к тебе приехал».

Догадываюсь, о каком именно деле пойдет речь по тому, что взгляд моего приятеля уперся в «морскую» стену мастерской. Туда я прикрепляю карты акваторий, где мне довелось ходить под парусом, какие-то яхтенные медальки и грамоты. Карт стало так много, что они наслаиваются друг на друга, и поэтому — когда я планирую новый маршрут – приходится буквально выкапывать нужную из-под бумажных пластов. Гораздо удобнее и быстрее  изучить любое место мирового океана на экране компьютера или специального GPS-модуля. Но разве прагматичная электронная картинка может сравниться с удовольствием расстелить на полу бумагу и кромсать ее карандашем, дивайдером и плоттером, собственным руками отсчитывая мили переходов? Архаическая, трепетная радость, сродни той, что испытывали некогда живописцы перед холстом.

Ну, разумеется, эффективный менеджер пришел проситься в матросы. Кто бы сомневался. «Ты же теперь в извозчики подался, народ по морям катаешь, — завистливо иронизирует Алексей Игоревич. – Я тут смотрю: Канары, Тайланд, Греция – красиво живешь для безработного художника. Ты капитан или шкипер, как это правильно называется у вас?  Регаты какие-то устраиваешь. А может тебе бросить всю эту ерунду, искусство это современное, журнальную писанину, рекламу, блоги, надоевшие всем фейсбуки – и в моря? Не думал об этом?»

Ну, разумеется, Леха, думал. Мы все только о том и думаем: куда бы слинять так, чтобы хотя бы на время спрыгнуть с этой бесконечной беговой дорожки, на которую мы за каким-то чертом встали двадцать лет назад и продолжаем бежать, не продвинувшись ни  на шаг к тому, ради чего, в сущности, учили квантовую электродинамику, снимали «один в один» Хендрикса на репетициях в подвале корпуса прикладной математики, делали нелепые уличные акции, торговали оргтехникой и мебелью, мотались по Индии с рюкзаком и по Лондону с охраной, устраивали выставки – да хоть водку жрали в лесу под сырую редиску и щавель. Так ради чего? А может быть наше с тобой сознание — да что там, все наше поколение инфицировано ложной идеей индивидуальной свободы? Отсюда эти метания, стремления — сначала к успеху, потом прочь от него. Словно мы какие-то голимые неформалы и социопаты.

Может быть поэтому сидим мы с тобой,  эффективным менеджером и элитой российского бизнеса (а через три, пять лет — кто тебя знает, кем ты, или я, или все мы окажемся на этой  социальной ленте Мебиуса), в моей убогой каморке под крышей и мечтаем о море. Вернее, мечтаешь-то в основном ты. Я абсолютно точно знаю, когда и в каком месте будет ждать меня парусная лодка. И, кстати, по моему опыту, из эффективных менеджеров получаются вполне эффективные матросы…

Михаил Косолапов

(L’Officiel, февраль 2011)

В двух милях к западу от Сан-Себастьяна (Гомера) случается «толчея». В этом месте океан резко мелеет у входа в бухту. Ровный накат, к которому вполне можно приспособиться на открытых пространствах между островами, цепляется за выступающий мыс, многократно отражается от подводных склонов вулкана, путается сам в себе и превращается в какое-то дерганное, нервическое, саморефлексирующее месиво. Ветер порывами скатывается с прибрежных скал, закручивается и воет в глубоких складках рельефа, срывает с истерично прыгающих валов клочья пены и брызг. Почти неуправляемая лодка то гарцует на вершине холма, то соскальзывает боком на дно оврага. Или с разгона зарывается по самую мачту в грубую океанскую кладку, буравит возникшую ниоткуда стену воды, чтобы через мгновение, высоко задрав форштевень, выпрыгнуть куда-то вверх, в насупившиеся у переносицы вулкана облака.
Время как-будто уплотняется и замедляется. Человек, цепляясь за ставший бесполезным штурвал, невольно превращается в бесстрастного созерцателя, в вычислительную машину, в некий радар, сканирующий доступную взгляду беспорядочную окрестность в поисках будущего устройства, малейших признаков системы. Будущие и прошлые мгновения представляются ему как гребни соседних волн. Может быть, сойдясь в случайной толчее, они погасят друг друга и все будет хорошо. Но не дай нам бог увидеть как прошлое и будущее сливаются, образуя чудовищную волну-убийцу.

Михаил Косолапов

Soliton Wave, группа ABC, ковролин, акрил, смешанная техника, 2010

«Русские утопии» 14.04-23.05.2010

Однажды, совершенно неважно по какому случаю, я решил почитать Библию. Хорошо помню момент чтения, которое произвело на меня весьма неожиданное впечатление, но отчего-то совершенно не могу предположить, что же именно натолкнуло меня на эту странную идею: почитать Библию. Окажись на моем месте более религиозный человек, он, пожалуй, увидел бы здесь вмешательство свыше.
Как бы там ни было, я открыл толстую книгу в мягкой черной дермантиновой обложке, которую когда-то подарил мне в переходе метро странствующий христианский сектант-проповедник, с первого взгляда ошибочно угадавший во мне стяжателя древней мудрости, ступившего на путь духовных исканий.
Моя библиотека в те годы регулярно пополнялась дармовыми священными текстами. Тощие улыбчивые кришнаиты стучали в мою дверь и искушали разноцветной пухлой Бхагавад-гитой с рисунками кокетливых воинов, толстомясыми танцовщицами, и ужасно длинными, невразумительными комментариями под ними (прилагающиеся к мудрости востока бесплатные кришнаитские салаты в студенческой столовой казались мне гораздо интереснее). Смурной небритый мужичонка в электричке одарил по случаю карманным изданием Корана, а про бесконечные книги Мертвых, Веды, дзенские притчи, ауробинды, рамачараки и вивекананды, изданные на оберточной бумаге — как-то неудобно даже и говорить. До сих пор сожалею, что при очередном переезде я, по простоте душевной, оставил массивный картонный ящик с этой кладезью божественных откровений на лестнице, рассудив, что «кто взыскует, тот пусть и таскает». Увы, теперь бы эти прекрасные писания сделались украшением моей книжной коллекции и ностальгическим памятником безвозвратно ушедшей эпохи.
По прошествии лет, я понимаю: интерес и внимание проповедников вызывались не присущей мне особенной, отражающейся на лице духовностью (как я некогда предполагал), а скорее вежливым и глуповатым выражением, которым наградили меня их многочисленные боги и не менее многочисленные поколения обезьяноподобных предков. Впрочем, возможно, все объясняется моей дурацкой манерой во время разговора автоматически покачивать головой, как бы поддакивая собеседнику.
Тем не менее, толстая сектантская библия, напечатанная в два столбца на папиросной бумаге, пережила своих священных конкурентов и утвердилась на книжной полке между томами «Фольклор в ветхом завете» Фрезера и «Почему я не христианин» Рассела.
Откровенно говоря, так и не понял до конца, почему он не христианин. Ведь стать христианином очень просто. Для этого есть два верных способа: внутренний и внешний. Внешний проще, он не сопряжен с мученичеством и переживаниями, но более затратен, поскольку требует перемещения в пространстве. Лично я был христианином дважды, оба раза в индийских поездах, примерно по двадцать минут: ровно столько продолжались разговоры с любознательными индусами-попутчиками, которые безошибочно определили во мне христианина по совокупности внешних признаков, а именно: белый европеоид. Спорить с по-своему безупречной логикой иной культуры бессмысленно и неучтиво.
Но крупноячеистая сеть межкультурного взаимодействия не улавливает внутриконфессиональных различий христианства. Для этого есть более распространенный и жестокий внутренний способ обретения веры. К его недостаткам можно отнести высокий процент летальных исходов. Например, когда бородатые воины ислама режут культурно родственных им христианских собак, то конфессия последних, вне зависимости от того, кем они себя считали до этого, устанавливается по геополитическому признаку: если дело происходит в Чечне, значит собаки православные, а если в Ираке или Афганистане, то протестантские или католические. Иными словами, боги предпочитают являть себя человеку в момент его слабости и уязвимости. Входят в мир, так сказать, через страдание и вразмляют грешников как воблу: башкой об угол…
Итак, предаваясь вполне богоугодным мыслям я открыл свою дермантиновую библию в первом попавшемся месте и прочел… Нет, ну вы только подумайте! Я своими глазами прочел нижеследующую инструкцию: бла-бла-бла… утром сей семя свое и вечером не давай руке покоя. Это как же понимать?! Конечно, все зависит от контекста, никакой скабрезности в наставлении нет и быть, разумеется, не может. Так можно понадергать откуда угодно и не такого. И все-таки…
Гнусный, нервнический смешок вырвался у меня и похабная ухмылка исказила губы. Я отлично помню как отложил священное писание и погрузился в глубокую задумчивость. Поистине, враг рода человеческого подкарауливает нас в самых неожиданных местах. А может быть, перевод такой попался?

Михаил Коолапов («Крокодил», 2005)

Так называемый «человек разумный» появился не так давно. Несколько десятков тысяч лет назад. Он умело пользовался довольно сложными приспособлениями, рисовал зверушек на стенах пещеры, исполнял какие-то религиозные обряды, считал на пальцах и, в целом, был вполне образован по меркам своего времени. Внешне, судя антропологическим реконструкциям, он был довольно красив и даже чем-то напоминал известного тележурналиста Леонтьева или бородатого чеченского инсургента, спустившегося с гор на степные равнины. Сложение имел крепкое, ходил вразвалочку и слегка сутулился под весом могучей мускулатуры.

Соответствующая особа прекрасного пола выглядела ему под стать: приземистая волосатая баба, с плоской грудью, мускулистой задницей, мохнатыми ногами и отвислым, плодородным брюхом. Едва ли мы сочли бы ее красавицей, но в своем роде она была по-настоящему прекрасна. Этот идеал женской красоты декларирован в многочисленных каменных статуэтках богини плодородия: маленькая головка, условные ножки и ручки, гигантские кормящие груди, беременный живот и могучая задница. В те удивительные времена, когда мир был юным, а человек неискушенным, «красота» была чиста и практична: красив – значит приспособлен к выживанию и готов к спариванию.

Увы всем нам: все переменилось с тех пор. Мы утратили изначальную красоту, а взамен постигли частную собственность, печальные науки и социальное неравенство. Мы научились вживлять под кожу золотые нити, выщипывать с ляжек ненужные волоски, приклеивать новую шевелюру к плешивой башке, выковыривать сало из подкожных хранилищ – мы многого достигли, но так и не смогли заново обрести красоту, погребенную под тысячелетним хламом нашей поспешной эволюции.

Примерно такие мысли посещают меня, пока я, обливаясь нездоровым потом, мчусь на велотренажере среди прочих мучеников красоты телесной по направлению к ближайшему телеэкрану, обращенному с потолка к моему пыточному орудию. На экране — человекоподобная обезьяна с каменным топором в руке, шевеля ноздрями, обнюхивает пепелище. Так мы жили когда-то, по версии BBC. Я тоже вдыхаю в меру влажный и прохладный, кондиционированный воздух тренажерного зала, ноздри мои раздуваются, жалкие остатки мускулов судорожно подергиваются и молят о пощаде, но упрямая цифирь на электронном табло никак не хочет переползать в зону «потери избыточного веса», а мое жирное туловище отчаянно цепляется за каждую горелую калорию.

Не устаю удивляться на парадоксы, которыми изобилует жизнь. Казалось бы, рыхлый сутулый клерк, лишенный видимых признаков пола, с мозолью на заднице, идеально приспособлен для выживания в нашем мире. Эта способность выражается в его стабильной зарплате, социальном пакете и прочих преимуществах корпоративной жизни. Ан нет! Не до конца изжитый звериный инстинкт размножения заставляет его после работы корячиться под гнетом тренажеров, чтобы придать себе вид малообеспеченного, но сексуально привлекательного кузнеца, чья избыточная, не востребованная в офисе телесная красота все равно скроется под униформой делового костюма.

Или, в случае «клерка женского рода», истово, до полного изнеможения терзать себя истеричной двигательной активностью на бесконечных «белли дансах», «тайбо-аэробиках», «фит-аквах» и прочих ужасных «кундалини йогах», чтобы в награду за свои мученья сделаться похожей на тощую, изможденную непосильным трудом доярку. Мясной кузнец и тщедушная доярка – ужели это идеал красоты, которому мы поклоняемся и за который готовы платить?

Справа от меня на лыжном симуляторе пыхтит тучный обитатель неведомого офиса. Кто бы ты ни был, брат мой клерк — финансовый аналитик или маркетинг-директор, девелопер или продюсер, редактор или какой-нибудь прожект-менеджер — вид твоих мучений радует и вдохновляет меня. Кто знает, что привело тебя в эту юдоль страданий: невидимые глазу холестериновые бляхи или проблемы с простатой, корпоративная халява или презрительный взгляд юной бездушной дуры с рецепции? Я чувствую между нами некую духовную общность.

Однако, ты тучен, еще более тучен, чем я — и это прекрасно! Потому что быть тучным теперь неприлично. Еще сто лет назад тучность свидетельствовала о богатстве и здоровье, а теперь говорит о бедности и болезни. Пыхти, пыхти, я буду рядом, чтобы рано или поздно стать такой же горой мяса, как мой персональный тренер, кстати, вот и он — бессмысленно могучий и бугристый, подобный кузнецу или первопредку.

Михаил Косолапов
(«Деловые Люди» 2005, колонка «Напоследок»)

Зимой 2007 года в редакцию журнала «Крокодил» случайно попал документ, который свидетельствует о том, что в недрах российских телеканалов готовятся планы очередной бесчеловечной мультимедийной атаки на российских граждан. Циничные хозяева эфира хотят отобрать у многострадального русского народа его последнее убежище — смех. Мы публикуем расшифровку тайного брейн-сторминга, который состоялся в одном из закрытых коттеджных поселков рядом с секретным подмосковным шоссе. Участие в нем приняли ведущие сотрудники глубоко законспирированного продюсерского центра: легендарный медиа-стратег Александр Медведев и печально известный креативный продюсер Михаил Косолапов. И хотя помехи мешают разобрать, кому именно из заговорщиков принадлежат те или иные реплики, само содержание разговора недвусмысленно свидетельствует о том, в какие бездны порока и бездуховности собираются нас погрузить подпольные телевизионные кукловоды.

«- …Э-э-э, кажется, мы хотим сделать передачу национального масштаба. Значит, мы должны разобрать, разложить… наконец, беспощадно препарировать самую суть русского смеха, отжать из него все смешное до капли. Смех для русского человека жизненно важен. Народ считает, что он продлевает жизнь. Почему у нас люди не доживают до шестидесяти? Мало смеются, не смешно им жить. Все вот эти задорновы-петросяны-шендеровичи-комедиклабы уже никого толком не радуют. Здорового национального смеха нет! Нация рыдает, хиреет и, как следствие, мрет, задыхаясь от неистового болезненного гогота. Потерял актуальность тот суровый, мощный, приводящий в трепет иноземцев государственный русский смех. Так что в общем-то передача у нас будет о здоровье. Национальный проект «Со смеху подохнешь».

— Главное — понять, где и над чем смеется наш зритель. Дома смеется? На кухне, в спальне, в гостиной смеется. Кухонный смех – попахивает фрондой, оппозиционностью.Так же как все эти пагубные хихиканья по углам перед компьютерными мониторами. Ну, со спальней все понятно. Гостиная – вот где мы их будем ловить. Когда они всей семьей, опрятные и причесанные сидят на диванах и пялятся в экран в надежде получить заряд позитива.

— Еще на улице народ смеется, когда кто-нибудь упал и сломал ногу или машина врезалась в столб, или два больших пассажира автобуса или вагона метро бьют одного маленького. А вот в коридоре или туалете никто не смеется. Чего там смешного. Хотя процесс дефекации сам по себе довольно забавен и имеет глубокую смеховую традицию. И мы можем ее использовать. Вот, например, вызвали какого-нибудь министра в Думу для отчета, а он со страху обделался прямо на трибуне. Все лежат! Это лучше чем извинения перед народом и депутатами. Такого засратого министра даже и выгонять-то никто не будет. Пусть дальше работает, только штаны сменит и зад подотрет. Я веду к тому, что нужно больше политики в юмористическом шоу. Политика – вот корень смеха в душе русского человека… Мутко намутил, Путин запутался, Зурабова зарубили, Гундяев гундит. Вот над чем сейчас смеется нация у себя на кухне. А что именно здесь смешно?

— Фамилии смешные. Мы любим смеяться над фамилиями, особенно если они кончаются на «О». Как, например, у хохлов, которые все на «О»: Ющенко, Тимошенко, Литвиненко… у них вообще не страна – а сплошной цирк, даже называется смешно. Хотя эта тема проработана сейчас детально. Так что тут коммерческого прорыва не намечатеся.

— Кроме того, сама буква «О» смешна для нас. Она похожа на хохочущую пасть, на вагину, готовую к употреблению, на анус, тоже готовый – ну, короче на все, что нас забавляет. Вот у англичан или французов тоже есть буква «О», но им не смешно. Потому что у них произносится по-другому – «о-у». Как-то ни то ни се. Вот и смеяться не над чем.

— Если мы обратимся к истории, то увидим, что русский смех всегда был под запретом, как не вполне легитимное занятие. Как говорил русский царь своему боярину: пошто, пес смердячий, зубы скалишь? Смех – холопий удел. Барин уехал, холопы по углам забавляются. Неспроста православная церковь вообще смех не поощряет. Вера – дело серьезное, как известно. Хотя сами попы, конечно, в своих этих балахонах и с дымящимися баночками на цепочке – очень смешные. Но не даром же народ говорит: смех и грех. То есть получается нет одного без другого. Надо в юмористическую программу ввести элементы исповедальности, религиозного экстаза и одновременно порнографии. Шутейная оргия на амвоне. Превращение в вино менструальной крови, или крови девственниц. Должны быть рискованные аттракционы. Ну, чтобы смех и грех, чтобы нация, поржав, содрогнулась от собственной нечестивости. С этой точки зрения абсолютно понятно, почему, скажем, Толстой и Достоевский, хоть и великие писатели, но не «наше все». Потому что не смешные, а только страшные. А вот у Пушкина «и страшно, и смешно».

— Страх, как и грех, постоянно сопутствует русскому смеху. Вот берем советскую историю. В принципе все наши вожди были юмористами. Сталин переселял шутя народы, Хрущов бил ботинком по трибуне ООН. Брежнев смеха ради с Афганистаном воевал. Горбачев отколол вообще номер – «перестройка» — вся страна на ушах ходила. Но в основе их юмора все-таки было не действие, а речь, диалект. Все они говорили с акцентом. Вот и было смешно, хотя и страшно одновременно. И чем меньше становилось страха и больше смеха, тем слабее делалось государство. Гулаг – страшно. Гласность – смешно. Раскулачивание – трагикомедия. Приватизация – трагифарс.

— Значит, нам, чтобы сделать сильную рейтинговую программу нужен страх? Скажем, устраиваем конкурс на лучшую шутку. Кто проиграл – тут же в студии отрубаем голову, а тело как курица чтобы бегало, разбрызгивая кровь. Представь себе «Поле Чудес». Не угадал букву – на дыбу. Угадал – этого, как его там, Шендеровича, нет, Якубовича — на ножи, и кровь пустить прямо на эту их дурацкую карусель. Прикинь, репортаж, прямое включение: — Михаил, что у вас? — Александр, мы находимся в телевизионной студии «Останкино». Только что, вы еще можете видеть кровавые следы на полу, обрубок Якубовича уполз на локтях под игровой стол. Бригаде экзекьюторов «Поля Чудес» пока не удается выковырять его оттуда баграми, чтобы, наконец, вспороть ему жирное брюхо и вложить туда подарок от гостей из Грозного, полкило в тротиловом эквиваленте. И дальше по сюжету.

— А за лучшую шутку можно даже выдвигать кандидатом в президенты. Это поднимет рейтинг программы, придаст ей злободневности. Сейчас все будут гнать волну, а мы ее оседлаем. Юмориста – в президенты! Прикольно. Был же какой-то губернатор из юмористов. Уморили юмориста. О! – каламбур – запиши-ка, пригодится.

— Очень кстати для нас выборы президента. «Выборы – это прикольно», — хорошая молодежная стратегия. Шоу «Смеющиеся вместе» — духоподъемно. Короче, надо подогнать юмористическую программу под политическую необходимость, связаться с Кремлем, предложить в юмористическом, так сказать, ключе подать народное волеизявление, остроумно обыграть в эфире предвыборные тезисы, персонажей вывести со случайным сходством. Наш зритель любит смелую, соленую остроту. Поэтому глава русского государства должен владеть шуткой. Вот, скажи, у Ельцина был юмор?

— Ясное дело, иначе бы мы не протащили его в 96-ом. Вспомни, у него вообще прикол на приколе. Нажрался и шлепнулся с моста – это что? Это называется гэг. В целом юмор Ельцина был больше физиологического свойства. Он все время падал куда-то, пропадал, постоянно оказывался в нелепых ситуациях, мычал что-то нечленораздельное, танцевал как медведь, давал кому-то по лбу, кому-то пинка, опаздывал, терял чемоданчик, делал рокировочки – сплошная комедия положений. Просто и ясно. Людям нравится. В общем работал в стиле Чарли Чаплина. Бла-бла, Чарли-Чарли – смешной чудак.

— Тогда выходит Путин – комик типа Бастора Китона. Никаких улыбок, что бы не произошло. Если он улыбнется – мороз по коже. Это значит точно что-то случилось: нефть кончилась, крысы пожрали стабилизационный фонд или террористы захватили в заложники дивизию им. Дзержинского в полном составе вместе с боевой техникой. Чего бы не случилось — он всегда серьезен даже в самых абсурдных ситуциях. Это юмор высшего пилотажа. Что с лодкой? Лодка утонула. И все тут же обоссались. Да и начал он свое президентство с хохмы: замочим в сортире. И продолжает. Жжот, сцуко!

— Так и надо. Очевидно, это и обеспечило его политическое долголетие. Так что в преемнике тоже должны угадываться черты великих комиков. Если преемник будет в очках – значит Гарольд Ллойд. У нас есть кто-нибудь запасной в очках, кроме Грефа и Ходорковского? Хотя пока все указывает на то, что скорее вытанцовываются братья Маркс. Сколько их там было – трое? Короче, нужен еще один, тогда будет триумвират. Вот Медведев там есть какой-то другой. Этот… серьезный до колик мужик-человек, Сечин.

— А дианетик бывший, Кириенко тоже в очках – он забавный и президента любит. И надо на всякий случай попросить подготовить полный список всех потенциальных Марксов. Кстати, о евреях. В программе обязательно должно быть что-то на эту тему. Наш народ это любит, а с учетом современных реалий забавный еврей – это те самые смех и грех. Антисемитизм – в крови русского человека, и мы должны не стыдливо замалчивать этот факт, а эффективно его использовать.

— Но тут нужен какой-то оригинальный подход, не традиционный. Скажем, устроим промоакцию с масштабной рекламной поддержкой какого-нибудь пивного брэнда: собери двенадцать колен израилевых и отправь нам по почте, бла-бла-бла… Приз – бесплатная поездка, скажем, в Дамаск или Тегеран.

— Кстати, тут нужен бонус – за два потерявшихся колена к промо-туру добавляем Рамаллу.

— Так теперь давай про финансирование…»

Михаил Косолапов
Александр Медведев
(журнал «Крокодил», 2007)

Одним из следствий международного скандала с датскими карикатурами на исламскую тему стало установление точного количества правоверных мусульман. Методика подсчета, предложенная разными выступающими в средствах массовой информации муфтиями, муллами, аятоллами и прочими уважаемыми людьми, состоит в следующем: мусульманином должно считать всякого, кто почувствовал себя оскорбленным, увидев лично публикацию с изображениями пророка Мухаммеда, Аллаха и мучеников ислама, или узнав о факте изобразительного кощунства любым иным способом. Все – и сунниты, и шииты, и вахаббиты, и танцующие дервиши, и даже гашишины с мудрыми суффиями – почувствовали нанесенное оскорбление, которое объединило весь так называемый «исламский мир», несмотря на его многочисленные внутриконфессиональные противоречия. В результате выяснилось, что на планете проживает 1,5 миллиарда мусульман.
Давайте попробуем с помощью данной методики подсчитать общее количество последователей различных религий в мире. Например: по оценкам Русской Православной Церкви в нашей стране проживают 80 миллионов православных христиан. Думаю, что святые отцы поскромничали. На самом деле православных в России гораздо больше. На кощунственную выставку «Осторожно, религия» оскорбились миллионов 120 православных россиян. И еще миллионов 50 россиян исповедующих ислам. Плюс 10-20 миллионов буддистов, иудеев, язычников, атеистов и сатанистов. Судя по всему, демографические проблемы нашей страны сильно преувеличены светской статистикой.
Художественный фильм «Последнее искушение Христа» оскорбил, по самым скромным оценкам, не менее 2,5 миллиардов христиан различного толка. Я не знаю на что именно может обидеться «буддийский мир», но отвечать за свои слова обидчику придется перед миллиардом свирепых последователей учения Будды. Не вздумайте публично сомневаться в неоспоримых достоинствах воинственного Рама, темноликого Кришны или божественного кабана Варахи, иначе вам придется иметь дело еще и с миллиардом разъяренных индуистов. И упаси вас бог (любой из тех, кому поклоняются жители нашей планеты) связываться со злющими конфуцианцами или мстительными даосами! Ведь тех и других в мире никак не меньше 2 миллиардов.
Давайте не спорить о холокосте с евреями, не рекламировать бритвенную пену сикхам, не предлагать средства от насекомых джайнам, не дискутировать о первородном грехе с атеистами, не убеждать саддукеев в существовании загробной жизни; давайте, от греха подальше, оставим в покое последователей вуду, шаманизма, ламаизма и поклонников крылатого змея Кетцалькоатля – все эти прекрасные люди чрезвычайно обидчивы и чувствительны в том, что касается их противоречивых личных представлений о вселенной. И, не забывайте, этих прекрасных людей в мире почти 500 миллионов.
Получается, на нашей планете обитают 8,5-9 миллиардов глубоко религиозных и очень обидчивых людей. Скажете, это цифра не совпадает с официальными статистическими данными? Якобы человечество насчитывает всего-навсего 6 с половиной миллиардов особей. Ну и что с того? Тем хуже для статистики.
Во-первых, решительный количественный перевес религиозных людей над прямоходящими потомками обезьян отраден уже сам по себе. Примат, так сказать, духовного над телесным, выраженный в количественном эквиваленте.
Во-вторых, 2,5 «лишних» миллиарда объясняются тем, что некоторые, идущие по пути духовных исканий подвижники, возможно, являются представителями сразу нескольких религий. И чем больше религиозных доктрин парадоксальным образом смешивается в сознании такого подвижника, тем глубже и острее его способность испытывать оскорбление по любому поводу.
Собственными глазами видел телепрограмму, в которой культурно невменяемый, но глубоко религиозный подвижник и депутат российской Госдумы требовал принять закон, который бы запретил любое антирелигиозное мнение или суждение. Религий в современном мире накопилось так много, что всегда можно ненароком оскорбить какую-нибудь из них. А этого делать никак нельзя, потому что религиозные люди весьма обидчивы и не прощают того, что они сочтут за оскорбление.

Михаил Косолапов
(колонка «Напоследок», ДеловыеЛюди 2006)

В 2007 году впервые в новейшей российской истории корреспонденты журнала «Крокодил» Михаил Косолапов и Александр Медведев получили официальную аккредитацию в журналистском пуле мировой закулисы. Ценности глобального мира с его открытостью, демократическими тенденциями, религиозным фундаментализмом, свободой мнений, экологическим сознанием, террористическими вызовами и прочими достижениями человеческой цивилизации оказывают благотворное воздействие на все национальные и наднациональные институты власти. В том числе и на мировую закулису, которая вынуждена искать свое место в новом, быстро меняющемся мире. До недавнего времени российские журналисты были лишены возможности освещать традиционно тайные заседания подпольных лидеров человечества. Но сегодня, благодаря неуклонно растущей мощи и укрепляющемуся международному авторитету суверенной российской демократии никто не может оспорить ее право знать, о чем шепчутся тайные властители планеты.

«Первое, что замечаешь, когда глаза привыкают к полумраку величественного зала, угрюмые каменные своды которого теряются во мгле, это гигантский, расшитый звездами Давида, полумесяцами, крестами, свастиками, рунами и какими-то неведомыми закорючками древний гобелен, перегораживающий пространство подземелья на две части. В его пыльных неподвижных складках мечутся отблески факельных огней, и от этого кажется, что завеса живая. Это и есть та самая поражающая воображение кулиса, за которой столетиями скрывались от любопытствующих взоров подлинные властелины человечества, за которую тянутся нити всех мировых войн, заговоров и революций.
Скудное освещение, гнетущая атмосфера, сырость и плесень на каменной кладке поневоле настраивают мысли на торжественный лад. Журналистам закулисного пула запрещено выходить за пределы мелового круга, границы которого охраняют нелюдимые гиганты тамплиеры в одинаковых костюмах стального цвета. Сегодня наши коллеги чувствуют себя раскованно. Администрация закулисы в нашу честь разрешила снять наручники, кандалы и пыльные черные мешки с голов, через которые обычно невозможно различить ни шороха.
В позапрошлом году один довольно известный австрийский журналист, страдавший аллергией и астмой, рискнул самостоятельно приподнять мешок, чтобы не задохнуться. «Нет его, конечно, не вздернули на дыбу и не посадили на кол. Не те нынче времена. Его просто исключили из закулисного пула, что по традиции означает – вычеркнули из списков живых, — рассказывает нам веснушчатая толстуха из «Вашингтон пост». Она здесь – старожил, седьмой раз присутствует на форуме мировой закулисы. У нее нет одного глаза, нескольких пальцев, порваны ноздри и откушено ухо. К ее рассказам и советам мы прислушиваемся с особым вниманием. По ее словам, редко кому из наших коллег удается продержаться в закулисном пуле больше двух-трех лет.
Пока идет приготовление к заседанию, на плазменных экранах, укрепленных на стенах, демонстрируются различные злодеяния и катастрофы из повестки дня очередной сессии. Перечислить их мы, увы, не можем, поскольку перед аккредитацией каждый журналист дает клятву на крови и подписку о не разглашении планов повелителей мира. Однако сегодня закулиса открыта как никогда, и мы впервые можем говорить о ней во весь голос.
В глубоких стенных нишах стоят изваяния довольно неприметных людей в одеждах разных эпох. Встретишь такого на улице Третьего Рима – пройдешь мимо даже не подозревая, что этот скромный башмачник или голодранец-суфий на паперти храма не просто так слоняются по городу, а прибыли с важной и разрушительной миссией. Как это было в конце восьмидесятых годов прошлого века, когда якобы всесильный генеральный секретарь КПСС Михаил Сергеевич Горбачев вдруг побелел как полотно и задрожал всем телом прямо на трибуне кремлевского дворца съездов, увидев среди номенклатурных депутатов какого-то мутноглазого дояра из алтайского совхоза-миллионера…

Массивные двери в конце зала бесшумно распахиваются, и в сопровождении двух верзил в монашеских рясах появляется черный козел. Очевидно, это жертвенный агнец Бафомет, церемонией заклания и распятия которого вниз головой вот уже более двух тысяч лет открывается каждое заседание. Следом за ним выводят группу христианских младенцев. Душераздирающее зрелище. Кровью этих невинных малышей закулисные властелины мира будут восстанавливать силы во время короткого перерыва на ланч. Немецкий обозреватель от напряжения ломает пальцами карандаш. «Шайзе!» Коллеги неодобрительно цыкают на него. В такой момент, когда на наших глазах решаются судьбы мира не пристало проявлять слабость, хотя от спертого воздуха и тревожной обстановки дрожат колени и предательски дергается сфинктер.
Тем временем из крошечной невзрачной дверцы в каком-то простенке (никто даже не успел заметить, в каком именно месте) появляются прислужники и агенты влияния мировой закулисы. Подземные деканы Тибета, бывшие президенты и премьер-министры, европейские короли, африканские цари и американские вожди, верховный магистр масонской ложи О2, римский папа под руку с патриархом всея Руси, Билл Гейтс, далай-лама, пара муфтиев, Борис Березовский с Анатолем Чубайсом (в масках, разумеется), которые летели с нами в одном самолете, и голливудский актер Том Круз — от сайентологов. Их задача раскатать ковровые дорожки, выбить пыль и подштопать кулису, заменить перегоревшие факелы в нишах, наточить жертвенные ножи из черного как тайные замыслы обсидиана. Тамплиеры раздают резиновые перчатки и плетьми подгоняют неповоротливых работников, с лиц которых не сходят раболепные улыбки.

Ожидание становится невыносимым. Респектабельный британец бледнеет, начинает хватать ртом воздух и замертво падает на пол за пределами круга. Мы лишь успеваем подхватить его роскошный блокнот и ручку с золотым пером. Тамплиеры добивают нашего коллегу. Шум падения и кровавые брызги из разбитого черепа распугивают стайку снующих под ногами ловких прожорливых бестий с мордами химер – это знаменитые слепые тюремные крысы. Где-то во тьме над головой, под сводами подземелья ухает филин.
Затянувшееся представление тщательно отрежессировано и продумано за многие века правления. Быть здесь, увидеть все собственными глазами и без утайки поведать обо этом нашим читателям – вот что дает нам силы держаться.
Еще никому не удавалось проследить откуда появляются властелины мира. Они словно бы возникают из тьмы и быстро проходят за кулису. Скудное освещение мешает нам рассмотреть их лица. Кто же эти люди, чья прихоть двигает историю вперед и назад, чьи пока еще неведомые никому на свете резоны возносят народы и разрушают империи? Да и люди ли они? Кто знает, что скрывается под белым балахоном высокого и ломкого в суставах, подобного саранче на шарнирах господина, который быстро проследовал за кулису, сверкнув из-под капюшона в сторону российских журналистов яростным взглядом и бормоча под нос ругательства на каком-то мертвом языке. Прямо не глаза, а тлеющие уголья. Спросите, причем здесь ку-клус-клан? Да как же без него? Этот смешной орден лишь верхушка айсберга ненависти и всемирного масонского заговора. Вот, смотрите, юркий пархатый типчик со скрипичным футляром под мышкой и извиняющейся улыбкой под длинным семитским носом шмыгнул за кулису, на мгновение придержав полог, чтобы пропустить вперед пузатого тонконогого господина в синем смокинге и полосатых штанах, слюнявящего жирную сигару. Не случайно, ох, не случайно плешивую голову господина увенчал цилиндр со знаком алчного доллара. Парочка вертлявых трансвеститов – ага, и вы здесь, ниспровергатели вековых устоев нравственности и морали. Но, что тут делает бородатый мужик в лаптях?
Стройный ариец в черной форме промаршировал за кулису вслед за семенящим нефтяным шейхом. Скрылась за занавесом группа улыбчивых китайских товарищей с красными флажками в руках, на которых почему-то вместо звезд ровно по середине нарисованы желтые круги. Один из флажков китайский деятель закулисы подарил нам. К чему бы это?

Дождавшись когда все пройдут благообразный старец с печальными внимательными глазами (как оказалось, пресс-секретарь закулисы) подошел к журналистами, поправил белоснежную чалму, потеребил чахлую бороденку, попросил включить телекамеры и диктофоны и сделал заявление для прессы, в котором проклял все человечество и коротко рассказал о ближайших планах теневого правительства планеты.
Напряжение достигло кульминации. Камеры и микрофоны были направлены на древнюю кулису. Стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь еле заметным шорохом гобелена и какой-то едва слышной возней за занавесом. Корреспондентка «Вашингтон пост», сопя порванным носом, попыталась задать какой-то вопрос, но не успела сказать и слова, как тамплиер мощным ударом плети рассек ей щеку. На плазменных панелях загорелась надпись «съемка запрещена» и журналистов погнали от кулисы прочь. Мы бежали с завязанными глазами по тесным коридорам и узким витым лестницам. Отставших свирепые тамплиеры подгоняли хлыстами. Упавших расстреливали на месте. Некоторые лестницы были без перил, иные вообще без ступеней — наши зарубежные коллеги (незнакомые с опытом массовой застройки) один за другим с криком «расскажите всем правду» падали в глубокие каменные колодцы и шахты отсутствующих лифтов. Тем временем из динамиков, вмонтированных в стены, плыл нарастающий мощный звук органа и хоровое многоголосие, к которым вскоре добавились крики умерщвляемых христианских младенцев и жалобное блеяние распятого вниз головой козла. Очередное заседание мировой закулисы началось…

ps Странный китайский флажок конфисковали шереметьевские таможенники».

Михаил Косолапов
Александр Медведев
(«Крокодил», 2007)