Конституционное право гражданина выбирать себе руководство, способы, которым оно осуществляется, вызывает вопросы и споры. Общество худо-бедно эволюционирует, российский политикум прецессирует, конституция «апгрейдится», технологии развиваются, и само переменчивое течение жизни порождает экстравагантные способы реализации избирательных прав гражданина. Вот эти все «цифровое», «удаленное», «умное», да хоть бы и «трансцендентное» голосования. Но, в конечно счете, все сводится к выбору из предложенного списка партий и кандидатов, о которых мы, по сути, ничего не знаем. Какими бы персональными заблуждениями и предрассудками мы ни руководствовались, конечное решение принимается по старинке и наобум.

Здесь я намерен поделиться моими собственными заблуждениями и предрассудками о выборах. Не потому, что так уж заинтересован в их результатах, а, скорее, как очарованный обыватель и «физическое лицо» с тридцатилетним опытом жизни в новой, демократической России. Да, разумеется, нами манипулируют со всех сторон, если копнуть чуть глубже прямой реакции на раздражение, кажется не таким уж сложным делом обнаружить корысть в трескотне медиа. Мы понимаем, что не стоило бы ждать от политиков бескорыстного служения общественному благу, однако, все равно ждем этого, и как-то по-детски обижаемся: вот, де, обещали одно, а делают другое. А обманывать, вроде, все еще стыдно, да? Но, поскольку, врут в той или иной мере все (и мы с вами тоже не святые), вот и выходит, отдать свой голос государственным «решалам» или оппозиционным «ловчилам» — решать вам. Ну, или — как в большинстве жизненных ситуаций — кто-нибудь другой решит за вас.

Скажем, холодильник мы выбираем по цвету и размеру, в остальном доверяем мнению продавца-консультанта: нам наплевать, холод какой марки он будет вырабатывать (если бы политики вырабатывали общественное благо так же, как холодильники холод — то же касалось бы и политиков). В подобной нерешительности нет ничего постыдного: слишком много неизвестных в общественно-политической системе нелинейных уравнений с переменным количеством переменных. Сделать обоснованный, разумный выбор в таких условиях невозможно.

Так и черт бы с ним! — зато можно сделать выбор не разумный. Парадоксальным образом, люди редко руководствуются здравым смыслом, но, как ни странно, при этом часто поступают правильно и обоснованно. На этом «топливе коллективной глупости» работает демократическая машина. Концепция выборной власти стоит на неразумной идее «социальной справедливости», которая, в свою очередь, является эмоциональным фоном для имущественного неравенства, вытекающего из превосходства физиологического разнообразия над умственной деятельностью у высших приматов. У нас с вами, то есть. Иными словами, головной мозг как орган, где вырабатываются умозаключения, не востребован в процессе всенародного волеизъявления.

Тогда какими телесными органами осуществляем мы свое законное демократическое право избирать себе хозяев (или слуг, как вам будет угодно)? Помните предвыборное «голосуй сердцем» из средних 90-х? Похоже, именно так: сердцем, печенью, яйцами, жопой — чем угодно, кроме мозга, мы и обыкновенно и голосуем.

Первого и единственного президента СССР народ не любил и не избирал, но, если уж говорить о человеческом органе, который обусловил его избрание, более всего подходит чувствительная жопа. Логика надвигающихся перемен автоматически трансформировала Горбачева из сравнительно молодого (и этим единственно отличающегося от остальных) генерального секретаря ЦК КПСС в невнятного «президента СССР». Народ среагировал на смену титула вяло, предаваясь больше обсуждению пятна на плеши и зубоскаля о косноязычии правителя. Мозоль, натертая годами советской власти на коллективном разуме избирателей, диктовала линию поведения – не лезь, само утрясется.

Само, однако, не утряслось. И первым президентом новой, суверенной от самой себя России стал человек, в высшей степени «маскулинный»: грубый уральский инвалид. Тертый, ушлый, пьющий. Женственной русской душе такой имидж пришелся по вкусу, и избрали его, соответственно, всенародной «вагиной». Утружденной промежностью женщин средних лет, каковые — по моим наблюдениям — в те времена составляли подавляющее большинство ельцинского электората.

Одна из таких дам организовала будущему первому президенту России встречу со студентами и профессорами «физтеха» ранней весной 1989 года. Мне довелось побывать на той встрече, посчастливилось своими глазами посмотреть на самоуверенного болвана, заявившего собранию действующих и будущих физиков, что фундаментальная наука, космическая программа и ракетостроение России не нужны. Потому финансировать все это он не намерен… Часть аудитории, которая не умела свистеть, топала ногами, профессура протискивалась к выходу из битком набитого зала, истеричная активистка требовала тишины, а полуидиот на сцене не нашел лучшего, как заявить: «Я не дискутировать сюда приехал, а рассказать вам о том, что собираюсь делать!» (забегая вперед: сделал все как обещал — похерил-таки советскую науку)

Сколь не убеждали меня уважаемые люди, пресса, телевизор, родители в том, что именно этот человек нужен моей стране, я вспоминал обескураженную рожу партийного функционера и его хриплый, каркающий голос: «Я с вами спорить тут не собираюсь!» Не знаю, что было нужно стране, а лично мне он точно не был нужен ни в каком качестве. Вагины для голосования у меня не было, и первые выборы Ельцина я проигнорировал. Вторые тоже, когда волею мутных обстоятельств в спарринг-партнеры к очевидно слабоумному президенту определили похожего на бородавочника православного коммуниста Зюганова. Тот еще кадр, надо сказать. Не каждый из нас решится взять в руки крупную жабу, не так ли? — манеры, внешность и стиль претендента вызывали ощущение брезгливости на тактильном уровне. Так что вторую победу Ельцину принесло всенародное рефлекторное «подергивание кожей» (слухи о подтасовках результатов голосования мы здесь не рассматриваем). Выбирать между бородавочником и полудурком я не в состоянии. Черт, мой патриотизм и жертвенность не простираются настолько далеко!

Вот за Путина я отчасти в ответе. Теперь, располагая «физиологическим методом  анализа», могу признаться: второго президента я вместе с моим народом выбирал «сфинктером». Той самой мышцей в жопе, которая контролирует «играющее очко». Дома в Москве взрывались, дети боялись спать, мы боялись за детей, и каждый чеченец в метро был террористом. Пару ночей мы с соседом по подъезду провели в машине во дворе – это называлось «охранять дом». Мы готовы были практически на все. Невзрачный как моль, немногословный и конкретный бывший резидент (что отчасти добавляло ему шарма) «купил» нас всех обещанием покоя. Мы поджали сфинктер и отдали ему свои голоса. Я говорю «мы», потому что не я один его тогда выбрал.

Путин не исполнил обещаний, возможно не мог по объективным причинам — не хочу даже разбираться в этом. Тут ведь как: не уверен, что выполнишь — не обещай, не так ли? Как бы там ни было, покой не наступил, а наступил второй на моей памяти короткий период офисного благоденствия, коррупция, ипотека, нафаршированные динамитом кавказские бабы, обнаглевшие менты — впрочем, об этом лучше пишет «Новая Газета» и рассказывает «Эхо Москвы». Если вас не тошнит от пресмыкающихся, которые кусают свой хвост и невинно убиенных журналистов, и от журналистов вообще — сделайте одолжение, читайте и слушайте на здоровье. Короче, второй раз голосовать за Путина было как-то странно, тем более странно идти на выборы, когда это не выборы.

Затрудняюсь сказать, каким именно местом проголосовала моя страна за Путина второй раз. Явно не головой и не руками. Но уже и не сфинктером. Может быть, брюхом? Похоже на то — с едой стало получше. Рискну предположить, на второй срок Путина выбрали всенародным «желудком». С тех пор этот орган остается источником власти и адресатом государственной пропаганды, поэтому рассматривать «президентство» Медведева или все последующие манипуляции Путина в «физиологическом» контексте смысла не имеет — ничего не меняется. Консулат или принципат, партия власти или «народный фронт» — устойчивая пирамидальная конфигурация, стабильность и выборы как способ оформления общественного договора. И вся эта пирамида власти опирается на «желудок».

А условную оппозицию такое положение «достает до печенок»! То есть, линия предвыборной как-бы борьбы с точки зрения «физиологической теории голосования» проходит между «желудком» и «печенью»: с одной стороны крепкая орда с набитым брюхом, с другой довольно упитанное стадо с больной печенью. Как тут не ошибиться с выбором? И что делать тем, кто пытается голосовать иными органами? Вот уж не знаю.

Михаил Косолапов

01.12.2011

(оригинальный текст слегка поправлен в 2019 году для публикации, но так и не был опубликован)

«Каин был человек злой, сие известно; следовательно, исповедовал и учил Епикуреизму; но кого, когда и как, сего никто сказать не в состоянии». Эта средневековая цитата, на которую я случайно наткнулся, когда готовился к встрече с Менекеем, и смутный набор культурных предрассудков – вот, в общем-то и все, что мне было известно об эпикурейском образе жизни. Претенциозное древнегреческое имя, которым представился в телефонном разговоре основатель московского клуба «Сад Эпикура», лишь подтвердило мои ожидания встретить этакого цветущего мудилу-метросексуала, сибарита и прожигателя жизни.

Велико же было удивление, когда вместо эгоистически двухдверного спортивного авто передо мной притормозил инкубаторский «форд-фокус», из которого вылупился бодрый молодой человек, похожий более на менеджера по связям с общественностью, чем на проповедника чувственных радостей, ведущего жизнь полную наслаждений.

— А вы как-будто разочарованы? — улыбнулся мой собеседник, — Видите ли, Эпикур учил, что следует избегать ненависти, зависти и презрения. Поверьте, мы можем позволить себе многое, но зачем? Разве вид нувориша, стяжателя убогих материальных благ, с презрением взирающего на своих сограждан из окна бронированного лимузина, способен пробудить в сердцах людей добрые чувства? В лучшем случае — стыд и отвращение.

Менекей выговорил все это без тени улыбки с такой спокойной убежденностью, что мне сделалось как-то не по себе. Я едва успел спрятать за спину журнал со множеством постыдных и отвратительных картинок двухсотфутовых яхт, рассказами о чудесных атоллах, выставленных на продажу, и исполненными здравомыслия советами, как правильно выбрать себе частный реактивный лайнер.

— Неофиты часто приписывают нам те недостатки, которые в среде киников полагаются достоинствами. Это киники презирают занятия науками, высмеивают людей и отвергают идеалы возвышенной дружбы. Поэтому среди московских киников так много крупных бизнесменов, чиновников и милиционеров. Они легко идут во власть, ибо философия их груба, а потому практична. Из всех наук они приемлют лишь экономические теории, способствующие личному обогащению. Народ для них – стадо, нуждающееся в непреклонном пастыре, который сам неподвластен осуждению. Да, они демонстративно осуждают крупный капитал, но…- мы располагаемся на открытой веранде ресторана. В вопросах выпивки я полностью полагаюсь на вкус эпикурейца. Он придирчиво изучает винную карту, наконец, заказывает выдержанное красное вино, чистую альпийскую воду (пить вино неразбавленным – варварство и вред для здоровья), постные лепешки, козий сыр и крупные, лигурийские оливки. — Вот на днях в нашем клубе состоялась закрытая дискуссия с одним известным киником, скажем, Кратетом. Представьте себе сенатора и владельца миллиардного состояния, который бичует людские пороки, среди которых первым полагает неуплату налогов. При этом, ни для кого не секрет, каким именно образом он изничтожил своего компаньона и некогда друга. Об этом говорила вся страна. Вот пример неприкрытого кинизма.

— Последнее время среди образованных, состоятельных людей нашего поколения, я замечаю невероятный всплеск интереса к античной философии и изучению мертвых языков. Суетные киники и вульгарные пифагорейцы объясняют это кризисом среднего возраста, но, разумеется, дело не в нем. Никогда еще излишняя публичность не способствовала торжеству разума. Подлинная мудрость обретается в тиши и праздности. Увы, мало кто из нас может полностью посвятить себя часам досуга, добродетельным беседам и симпозиумам, которые мы регулярно проводим в уединении подмосковных пансионатов.

Если вы когда-нибудь услышите о якобы совершающихся там непотребствах, пьянстве, чревоугодии или, пуще того, растлении малолетних, знайте — эти слухи распускают про нас обнаглевшие перипатетики. Вот уж кто, прикрываясь Сократом, никогда не побрезгует взять себе в обучение юного адепта. То-то они так охотно шляются по фитнес-клубам (и это называется – «гимнасии»)! — голос моего собеседника дрожит от возмущения. Он забывает разбавить водой очередную порцию вина, делает глоток и морщится от неожиданно резкого вкуса.

— А реформа высшей школы? Они же всю систему образования пытаются переделать по образу своего Ликея, погрязшего в невежестве и поклонении авторитетам. Иные полагают даже, что само возрождение перипатетиков – тайный государственный проект. Его цель – борьба с кинизмом и поиск русской национальной идеи. Пусть так, но это путь к тирании. Это их Аристотель, не кто иной, взрастил кровавый режим Александра Великого, их Феофраст оправдывал самовластие македоских и египетских царей – раболепие перед власть имущими, перед судьбой, богоискательство и патернализм, вот к чему нас ведут перипатетики!

Я смотрю на раскрасневшееся лицо моего собеседника, на недопитую бутылку вина, недоеденные оливки, на его скромную машину и думаю о том, как удивительна, прекрасна и умно устроена наша жизнь, в которой есть место всем: и эпикурейцам, и суетным киникам, и даже вульгарным пифагорейцам с обнаглевшими перипатетиками…

Михаил Косолапов (журнал «Тренд», 2008)

Представьте себе дивное солнечное утро. Мир улыбается вам, ласковый ветерок приятно холодит чело. Ледащая птаха в терновнике перед крыльцом заливается о своем несложном счастье. Вы натягиваете шаровары из грубой домотканой холстины, завтракаете черствой пресной лепешкой, запивая ее козьим молоком из глиняной крынки. Впереди обычный день, заполненный будничными трудами. Первым делом нужно вывести из стойла подержанного осла, задать ему корма и нагрузить пустыми амфорами. Что-то он нервничает сегодня, или показалось? Ехать далеко, к подножью скал, где после ночного лова рыбаки продают свою добычу. Их плетеные корзины со снулой рыбой и поблекшими от жары морскими гадами прячутся в тени разноцветных глазастых шаланд, сохнущих на черном песке. А по дороге надо проверить оливковую рощу – урожай в этом году обильный — значит скупщик масла (лживый критянин, понаехали тут!) попытается сбить цену.

Да, совсем забыл сказать, вы живете на небольшом, 10-15 километров в диаметре, цивилизованном острове с весьма высокими по меркам своего времени стандартами потребления и развитой материальной культурой, с двухэтажными небоскребами, украшенными изящными фресками, с мощеными дорогами, удобными гимнасиями и небольшими, радующими сердце святилищами.

Однако, если бы вам удалось заглянуть в морские глубины, вероятно, вы были бы разочарованы и встревожены тем фактом, что ваше место жительства представляет собой вознесшуюся над поверхностью воды коническую вершину гигантского действующего вулкана. О чем можно было бы догадаться по частым подземным толчкам, если бы вы по привычке не списывали их на издержки работы подземной кузницы Гефеста.

День, поначалу похожий на все остальные, как черепки ваших амфор, которые выкопают археологи из-под многометрового слоя пепла через три с половиной тысячи лет, окончится незапланированным образом. Именно сегодня произойдет самое страшное в истории человечества извержение вулкана (на вершине которого вас угораздило жить); если бы вы знали об этом заранее, то, разумеется, отменили бы все намеченные встречи и, может быть, даже попытались бежать с обреченного острова.

Кстати, совершенно напрасно, потому что 250-метровая волна (которая образовалась после того, как центральная часть острова обрушилась внутрь жерла вулкана, исторгающего потоки лавы, раскаленный пепел и ядовитую серу) наверняка настигла бы вас везде. То, что вместе с вами она смыла минойскую цивилизацию со всеми ее величественными дворцами, могущественными царями, многолюдными цветущими городами и бесчисленными кораблями, бороздящими средиземноморские воды, боюсь, показалось бы вам слабым утешением…

Ужасно, должно быть, жить на маленьком острове Санторини, который в наши дни серпом охватывает бездонную кальдеру, образовавшуюся во время чудовищного извержения. Тем не менее, 8000 островитян смиренно живут на склонах вулкана. И даже построили на зловещих, черно-красных двухсотметровых скалах повисшие над морской бездной игрушечные города, издали напоминающие белую известковую плесень, обметавшую человеконенавистнические утесы…

Говорят, на острове больше 450 храмов. Не уверен, что возводить храмы – самый надежный способ снимать стресс или страховать свою жизнь, недвижимое имущество и землю под ногами, но постоянная борьба со стихией и жизнь на вулкане кого хочешь сделают религиозным. Тем более, что вулкан время от времени напоминает о себе.

Есть у санторинцев особое слово — «дистихамэ» (δυστυχάμε), означающее не просто страдание, а бескрайнее и всеобъемлющее постоянство отчаяния. В этом слове сконцентрировано специфическое ощущение бесконечной бренности бытия человека, родина которого – вулкан, а на сто морских миль вокруг никого.

Вроде бы нам, жителям среднерусской равнины, неведомы такие ощущения. Для нас и полутораметровый провал на Садовом кольце – вселенская катастрофа. Ан нет! У нас свой собственный вулкан, только иного свойства. Извержение духа, так сказать, загадочной русской души. И тоже на сто верст никого кругом, только степь да степь. И слово у нас есть для национальной тоски – «хандра». Только русская «хандра» – дитя бескрайних равнин. «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва», — вот, что такое русская хандра.

И не сравнится с ней ни английский «spleen» (его нам не дано ощутить, «русский джентльмен» — явный оксюморон), ни немецкий «Weltschmerz» (этот плод «сумрачного германского гения» тоже слишком абстрактен и возвышен для нас).

Нет, наша бескрайняя, как русское поле, «хандра» парадоксальным образом сродни именно крохотной островной «дистихамэ». Мы, как санторинцы, способны жить практически везде. Но где бы мы ни обосновались (даже в центре Москвы, хотя трудно вообразить менее пригодное для жизни человека место) — везде мы будем чувствовать себя живущими на вулкане.

Михаил Косолапов

(колонка «Напоследок», «Деловые Люди» 2006)

Абсолютно точный ответ на дурацкий вопрос о том, чем является Россия, Западом или Востоком, наконец найден и выглядит так: смотря сколько вы зарабатываете. Теперь у нас появилась возможность озаботиться более актуальной проблемой: чем являются Соединенные Штаты Америки — Севером или Югом?

От того насколько быстро мы найдем решение этой геополитической головоломки, зависит не только будущее России, но и будущее всего мира. Особенно Мексики и Канады, поскольку именно между ними мечется в поисках великой американской идеи злополучная сверхдержава.

Расселение гуманоидов по евроазиатской территории в доисторический период происходило более-менее вдоль «горизонтальной» оси запад-восток, более-менее в пределах привычных климатических зон. Дальше всех на восток продвинулись те гуманоиды, которым удалось пройти по узкому перешейку, соединявшему некогда Аляску с Чукоткой. С этого момента вектор расселения самой восточной ветви азиатских гуманоидов меняет направление. Они утрачивают связь с родиной и продвигаются по Америке с севера на юг, то есть перпендикулярно привычному евроазиатскому направлению миграции, поперек всем климатическим зонам и здравому смыслу.

Именно этим объясняется ортогональность менталитетов жителей Америки и Евразии.

Со временем геополитическая карта Евразии устоялась в том виде, который нам хорошо знаком. Узкую оконечность огромного континента занимает Европа, заселенная окультурившимися азиатскими кочевниками: кельтами, германцами, мадьярами, бургундами, украинцами и прочими ныне цивилизованными европейцами (за исключением скандинавов и, разумеется, славян — и тех, и других некоторые ученые считают европейскими аборигенами).

Восточный край континента занимают китайцы – существа загадочные и во всех отношениях отдаленные от европейцев. К западу от Китая свисает в океан загогулина Индостана, с севера отгородившегося от остального континента горами и пустынями. Разношерстное население Индии якобы имеет какие-то общие индо-европейские корни с русскими – самым загадочным и противоречивым народом Евразии, существование государства которых с давних пор является у цивилизованных европейцев общепризнанным примером геополитического абсурда и нонсенсом, потому что неисчислимые попытки европейцев понять или хотя бы завоевать Россию ни к чему не привели.

С некоторых пор подобным геополитическим парадоксом для европейцев является и существование Соединенных Штатов Америки. С одной стороны Северная Америка была заселена десять-двадцать тысяч лет назад самыми что ни на есть восточными азиатами и должна считаться крайним, метакитайским востоком. С другой стороны, пятьсот лет назад Америка заново «открыта» европейцами на далеком западе, где по их представлениям находится прекрасная земля «блаженных», и, на этом основании, безусловно является крайним западом.

Открывшие Америку европейцы так и полагали, когда обустраивали новый континент доступными их разумению способами: истребили квазиазиатскую гуронскую демократию коренных жителей северной Америки вместе с самими жителями и заселили освободившиеся земли каторжниками, религиозными фундаменталистами и европейским отребьем. Однако вечный американский конфликт севера с югом остался неразрешенным. Как только северной Америке удалось избавиться от колониальной зависимости и навязанного европейцами «горизонтально ориентированного» взгляда на историю и цивилизацию, «вертикальный» конфликт сторон света по линии север-юг немедленно проявился в одноименной гражданской войне, экспансии США на север, на Аляску, и на юг — в испанскую Мексику и дальше, в Латинскую Америку.

Сегодня для Соединенных Штатов Америки (лишившихся своей национальной квазиазиатской или, если угодно, метакитайской истории) населенных потомками европейских каторжников, сектантов и перемещенных из Африки негров, а так же южноамериканскими «латиносами»; задыхающихся от бесконтрольной эмиграции со всех сторон света: от мексиканских нелегалов с юга, канадских интеллектуалов с севера, китайцев с запада, ирландцев, евреев, русских и черт знает кого еще с востока — особенно остро стоит вопрос национальной и культурной идентичности, о собственном месте между цивилизованным севером и брутальным югом. Между наукой и магией, между декларацией прав человека и судом Линча, между компьютерной мышью и галлюциногенным кактусом. Иными словами, между Канадой и Мексикой.

И до тех пор пока Америка не сделает свой выбор, она обречена оставаться научным, промышленным, финансовым и военным придатком Канады и Мексики. А также всех остальных стран мира.

Михаил Косолапов

(журнал «Деловые Люди», колонка «Напоследок», 2006)

Мир настолько удивителен, многообразен и непостижим, что для его описания нам обыкновенно не хватает ни слов, ни понятий, ни времени жизни. Поэтому пытливые умы, взыскующие истины или того, что за нее принимается в сложившихся обстоятельствах, раз за разом изобретают упрощенные модели бытия. Часто этот подход себя оправдывает и даже способствует прогрессу и процветанию человечества.

По своей природе мы — существа довольно простые и нетребовательные, и готовы довольствоваться малым:  например, считать экономику – наукой, а певицу Пугачеву — искусством. Привыкнув к неопределенности собственного существования, мы хватаемся, как безногий за костыли, за  любую декоративную конструкцию, чей убедительный вид хотя бы отчасти напоминает ту бесконечно удивительную картину мира, которую заслоняет от нас ее  грубо сколоченный фасад.

Вот что такое «пирамида потребностей», порожденная кошмаром болезненного разума маркетолога Маслоу? Что она добавляет к нашему знанию о мире, какое отношение она имеет к действительности? Да никакого. Однако, в качестве инструмента, она востребована и полезна для торговцев и политиков. А почему? Потому что проста и понятна как лопата. Нам ведь нет нужды задаваться вопросом о том, истинна лопата или нет, чтобы вскопать клумбу? Достаточно выдернуть из бесконечного множества трудноуловимых переменных во вселенской системе уравнений несколько удобных для нас параметров: сначала пожрать, потом почитать, и только после этого помечтать – и построены пирамиды Маслоу, «теория классовой борьбы», психанализ и прочие пирамиды помельче.

Чаще всего для описания окружающей действительности нам достаточно двух диаметрально противоположных суждений: да или нет, добро или зло, быть или не быть, наличие или отсутствие, согласен или не согласен. Что такое Россия? Восток или Запад. А США? Север или Юг. Вселенная делится на два, не правда ли? Всегда либо то, либо другое. Определяйся – и вперед.

Но встречаются ситуации, когда установление двойственной сущности происходящего не столь очевидно. И тогда на помощь приходит культура, которая аккумулирует сюжеты, позволяющие нам, при случае, по-новому взглянуть окружающее. Нужно только выбрать из ее сокровищницы правильный образец.

Вот, например, такой актуальный вопрос: что такое сейчас Украина? Прошлое или будущее, верх или низ, студенты или шахтеры?

Чтобы постигнуть суть происходящих на Украине катаклизмов, обратимся к книге Герберта Уэллса «Машина времени» и перенесемся на два миллиона лет вперед. Человечество поделено на две расы: прекрасные элои и ужасные морлоки. Элои живут на поверхности земли, вкушают ее щедрые плоды, поют и танцуют, предаются отвлеченным размышлениям, носят разноцветные одежды и ведут довольно праздную жизнь.

Вместо них работают морлоки. Это ужасные, грязные, грубые создания, практически животные. Им чужды идеалы добра и красоты. Они пригодны только для тяжелого физического труда и являются существами низшего уровня развития. И все бы ничего, но время от времени морлоки поднимаются на поверхность и, восстанавливая социальную справедливость, жрут прекрасных элоев.

Оппозиция элоев и морлоков удивительным образом напоминает «оранжевую» Украину. С одной стороны столичные жители – студенты, интеллектуалы, богема – одним словом, элои — раскованные, прекраснодушные, открытые, устремленные в будущее и воодушевленные светлыми идеалами. Они поют песни свободы, любят друг друга и танцуют на площадях под «Океан Эльзы» и замысловатый этно-рок. Ими невозможно не восторгаться, они – это мы без прошлого.

С другой стороны, из провинциальных подземных штреков лезут наружу шахтеры. Их темные лики перепачканы угольной пылью, мозолистые руки сжимают кайло, пластмассовые каски грозно надвинуты на глаза, дома плачут голодные рахитичные дети, которым в скором будущем предстоит навсегда уйти под землю на смену родителям. Они грядут в оранжевую столицу бормоча сквозь стиснутые зубы «русский шансон», Пугачеву и Кобзона. Им нельзя не сочувствовать, потому что они – это тоже мы, только без будущего.

И как же тут выбирать между нами и нами?

Михаил Косолапов

(журнал «Деловые Люди», колонка «Напоследок», 2006)

ps  Вспомнил шесть лет спустя эту старую колонку, созвучную моему убеждению, что оппозиция власть-избиратели, которую мы наблюдаем в России начала 2012 года, имеет в своей основе эстетическое, стилевое противоречие. Не глобальное (когда романский стиль меняется на готику со всеми социальными последствиями), а локальное, когда на смену большому имперскому стилю приходит оптимизированный под массовый вкус потребителя демократичный «поп-арт». Даже еще более мелкое, на уровне массовой культуры и моды: не падение империи и смена общественного строя, а смена правящей династии, когда от погрязших в роскоши лживых греков, власть переходит аскетичным, справедливым османам. В культурном отношении, стиль предшественников трактуется как пошлость и мракобесие.    

В нашем случае, поп-культуру и вычурный стиль цветущего «путинского возрождения» представляют Любе, Лепс, Камеди-Клуб, Бабкина, Плющенко-Валуевы, дрессировщики Запашные (и прочая «жизнь после жизни» цирка: танцы на льду, гламур и «день города»), бизнесмен-патриарх Кирилл, вселенские соборы и национальные проекты… Этому великолепию наследуют аскетичные рокеры, как-бы интеллектуалы-писатели, экологи, экуменисты, всемирный фейсбуук, global russians, малопонятное современное искусство…

Набросок, конечно, грубый и схематичный, но суть конфликта стилей понятна.

Величественное и прекрасное зрелище откроется вам, если вы проедете по внешней стороне МКАД от Ленинградского шоссе до Митина. Трасса там размашистой петлей уходит под уклон, а правее, на вершине заросшего непроходимым, девственным лесом холма вырастают неприступные громады белоснежных митинских бастионов. Но стоит вам приблизиться — магия исчезает, чащоба у подножья холма превращается в хилую поросль, местами тронутую проплешинами строительных отходов, контрфорсы и равелины твердыни распадаются на простодушные коробки домов, единственными украшениями которых неискушенный ценитель счел бы разве что противоестественную форму и нездорово бледный цвет.

Ничуть не менее великолепную картину являют собой издалека Ясенево, Бибирево или Новокосино, особенно в ветреный день, когда небо наполовину скрыто облаками. Тревожно-лиловые меховые шапки грозовых туч, белая вата обрезанных по нижней кромке кучевых и легкая штриховка перистых облаков — все это перемешивается, наслаивается друг на друга, настаивается на ослепительно чистой голубизне и, наконец, опрокидывается сверху на медузу Москвы, раскатанную в среднерусский блин непомерной тяжестью неба.

Таинственная Тайнинская, лукавое Гольяново, чопорное Перово, романтичные Химки, буколическое Бутово, фривольное Строгино и прагматичное Крылатское — те, кто проектировал вас, и подумать не могли о том, чем вы станете под прессом московского неба. Вас не коснулся гений архитектора Посохина, не затопил раблезианский цирк скульптора Церетели, но зато на вас пали монолитные сакли «Алых Парусов» и им подобных московских аулов, где так любят селиться разбогатевшие горцы, истосковавшиеся на равнине по скалам и снежным вершинам.

Острые шпили дырявят небо над головой в тщетной московской гордыне вознестись над землей, над суетой века сего, над человеческим муравейником под ногами. Они — гвозди, вбитые в небо. Благодаря им наш город, столь непрочно стоящий на земле, удержался, а не обрушился в какие-нибудь подземные каверны. И не просто удержался, а пустил корни, преумножился и расцвел.

И пусть вас не смущает грубая, вульгарная красота московского цветения. Взгляните на душную, распустившуюся розу. Она прекрасна издалека и отвратительна вблизи. Такова и Москва. Вблизи она нелепа, издалека — удивительна. Что толку говорить об уродстве стеклянных бизнес-центров, об аляповатых небоскребах со звучными именами «Триумф-палас» или «Эльсинор», о несуразно проложенных дорогах, создающих пробки там, где их никогда не бывало прежде, о деловом центре Москва-Сити, пародирующем Лондон и Куалу-Лумпур одновременно? Разве в этом городе когда-нибудь было иначе?

Разве новый храм Христа-спасителя чем-то хуже прежнего? Уверен, нет. И уж точно не хуже бассейна. Когда-то каменный московский Кремль казался москвичам безобразным в сравнении с элегантным деревянным детинцем. Я уже не говорю о том, насколько испоганили московскую архитектуру его стены, когда их выкрасили в несуразный красный цвет. Гостиницы «Интурист», «Москва» и те, что построят на месте «России», тоже будут ничуть не хуже оригиналов. И то, что появится на месте бывшего Военторга, окажется чудесным дворцом. Более того, если снести Кремль вместе со всеми дворцами и собором Василия Блаженного впридачу, перестроить ГУМ, ЦУМ и Большой театр, то на месте этих строений, вне всякого сомнения, вырастет нечто поистине достойное удивления и восторга.

Все по одной причине. Этот город не предназначен для людей и не считается с нашим мнением. Его архитектура, которую люди числят среди собственных достижений или просчетов, есть не что иное как опрокинутое небо. Глупо же, согласитесь, требовать от облаков соответствия нашему текущему архитектурному канону или вкусу. Они прекрасны, ужасны, нелепы, безобразны, поэтичны, вульгарны лишь настолько, насколько мы полагаем их таковыми снизу. Но поднимитесь в небо — и вы окажетесь в бесформенном тумане. В Москве. Поэтому абсолютно не имеет значения, что именно будет построено людьми в том или ином ее месте.

Это нельзя объяснить, но можно увидеть с земли. Как можно увидеть небо, зажатое нелепыми башнями жилого комплекса «Воробьевы горы», пронзенное бизнес-центром «Крылатское», и разбившееся о неприступные бастионы Митина.

Небо, которым этот город открывается, как дверной замок ключом.

Михаил Косолапов

(«Деловые Люди», колонка «Напоследок», 2006)

«Архнадзор» (перепост):

http://www.archnadzor.ru/2007/04/25/oprokinutoe-nebo/#comments

В самом начале 2006 года в редакцию журнала «Крокодил» (главного партийного органа общероссийского   общественного объединения (ООО) «Цветущая Россия») поступило приглашение принять участие в первом православном сретенском кинофестивале «Встреча», который должен был состояться с 13 по 18 февраля 2006 года в Обнинске. Список номинаций настолько вдохновил двух партийных лидеров «Цветущей России», что они немедленно решили не оставлять без внимания грандиозный праздник кинематографической культуры и религии. Правдивый отчет о поездке Косолапова и Медведева в Калужскую область, написанный авторами (по случаю холодной погоды) прямо в редакции журнала незадолго до открытия фестиваля, был опубликован и вызвал неожиданно бурную реакцию пресс-службы РПЦ, которая пригрозила предать авторов, а заодно с ними и весь журнал, анафеме. Что, конечно, позабавило авторов даже больше, чем собственно приглашение и список номинаций. В тот раз обошлось без церковного экстремизма, а текст был утрачен вместе с самостоятельно вымершей через пару лет бездуховной рептилией (журналом Крокодил).

«День открытия. Крестный ход.

Пожилая жительница Обнинска с изможденным лицом и нездешним светом в глазах размашисто осенила себя крестным знамением. Брандмейстер в золоченном шлеме величаво взмахнул рукой, подавая знак оркестру. В тысячу голосов грянули колокола всех обнинских и калужских звонниц. В толпе заплакал младенец. За рекой залаяли собаки. Старушка медленно опустилась на колени…

Да и кто бы смог устоять при виде столь величественного зрелища? Сто тысяч делегатов, гостей и участников фестиваля со всей страны шествуют по главной улице к фестивальным палатам.

Перед ними медленно едут сто грузовиков с дарами от правительств, международных организаций, церквей, сект, конфессий и богобоязненных спонсоров.

Перед колонной с приношениями идут, взявшись за руки, триста девственников и девственниц в голубых и розовых одеждах от лучших итальянских модельеров. Все они соискатели премии фестиваля в номинации «Береги честь смолоду».

Перед девственниками, на открытой платформе везут раскаявшегося олигарха. Несчастный облачен в рубище и помещен в стальную клеть. Его тулово щедро опутано цепями и веригами. Он занят неистовым самобичеванием. Лишь иногда безумец отвлекается от битья, чтобы яростно терзать на себе волосы и царапать когтями кожу на лядвиях.

Перед клетью с несчастным торжественным шагом ступают десять тысяч певчих в парчовых стихарях, обильно украшенных смарагдом и ониксом. Они ангельскими голосами неустанно поют хвалу организаторам, участникам, меценатам и святым покровителям фестиваля. Певчих обгоняют хороводы девушек-березок в белых сарафанах и кокошниках. Их тоже не менее десяти тысяч.

Перед танцующими березками марширует цвет российского офицерства в парадных мундирах с орденами и медалями: триста генералов и триста куренных атаманов с шашками наголо, тысяча полковников, три тысячи майоров и десять тысяч младших чинов с женами и детьми.

Перед ними, потупя взоры, идет надежда деловой России: десять тысяч менеджеров низшего, среднего и высокого звена. Во главе колонны шагают акционеры и руководители естественных монополий.

Русское православное духовенство, как и подобает, возглавляет шествие. Послушники, церковные старосты, ключники, семинаристы, учащиеся духовных академий без счета, старцы, монахи, иеромонахи и святые отшельники, числом не менее тысячи; дьяконы, пресвитеры, протоиереи, настоятели монастырей, архидьяконы, митрополиты и архимандриты, члены священного Синода (всемером). Духовенство облачено в праздничные ризы, бархатные епитрахили, шелковые рясы с кашемировыми подрясниками и жемчужные стихари. Солнце тысячами бликов сверкает на золотых клобуках, митрах и крестах. Десять тысяч кадильщиков и хоругвеносцев несут иконы и святые мощи…

А перед всем этим великолепием на златой колеснице, запряженной дюжиной белогривых кобылиц, под балдахином, расшитым драгоценными алмазными нитями, звездами, крестами и полумесяцами, едут почетные гости фестиваля – представители общероссийского общественного объединения (ООО) «Цветущая Россия». То есть мы.

Отроки и отроковицы – члены православных военно-патриотических общин — сдерживая неистовый натиск восторженных мирян, подбрасывают в воздух нежные лепестки цветов картофеля.

Организаторы фестиваля, представители городской администрации, видные церковные и государственные деятели с трибуны приветствуют участников крестного хода.

Первый день фестиваля.

«Помолясь и пища всласть», — гласит калужская мудрость. После приветственного молебна и совместной трапезы участники и гости фестиваля осмотрели монастырь, который был любезно предоставлен нам местной епархией.

Это удивительное сооружение чудесным образом выросло из часовни, одиноко стоявшей в калужских степях неподалеку от знаменитой Обнинской АЭС, буквально за несколько дней.

Говорят, теперь в одном из двенадцати залов монастырского мультиплекса по ночам на экране сами собой проявляются черно-белые картинки документальной хроники страстей господних. Правда пока без звука.

А на третьем ярусе многоуровневой подземной стоянки на пять тысяч машиномест, построенной в виде креста, иноки-парковщики воочию наблюдали чудо обращения водопроводной воды в неэтилированный бензин А-98.

В трапезной палате на десять тысяч мест, по словам осведомленного послушника, отсутствует кухня, поскольку пища  на столах никогда не кончается и не портится. Причем, во время церковного поста соблюдается строгое постное меню…

После ознакомительной экскурсии по главной фестивальной площадке состоялась встреча руководства партии «Цветущая Россия» с мирянами и духовенством. Среди собравшихся было немало местных жителей. Их заметно сразу. Мы рассказали своим будущим избирателям о планах перевода российской атомной энергетики на картофельные рельсы и предложили им уже в ближайшиее время заменить опасное урановое топливо на экологически чистый обогащенный картофель. Лысоголовые обнинские энергетики в восторге пронесли нас на руках до самых дверей парадного зала, где трудится жюри фестиваля.

Божий суд.

На второй день в жюри разгорелся спор о принципах судейства. Было так много прекрасных работ, что было бы справедливо наградить сразу всех. Члены жюри, как люди благочестивые и совестливые, привыкли следовать заповеди «не судите, да не судимы будете». Поэтому после продолжительных прений, молитв и получасового поста, представители «Цветущей России» предложили судьям впредь руководствоваться Божьим судом.

По нашей просьбе, двенадцать дюжих техников, кряхтя от напряжения, внесли массивный аппарат «Скиния», предусмотрительно разработанный партийными инженерами. Поскольку пути господни неисповедимы, принцип действия аппарата неизвестен даже его создателям. Однако оспаривать его решения бесполезно. Именно Божий суд и помог определить большинство лауреатов фестиваля.

Оймяконская дева.

Первой сенсацией фестиваля стала документальная лента «Оймяконская Дева», победившая в номинации  «Береги честь с молоду» (лучшее отображение целомудрия в добрачных отношениях). Фильм рассказывает о судьбе девушки, которая 74 года назад бежала из-под венца. Родители хотели выдать ее за видного партийного деятеля-безбожника. Но все ее существо воспротивилось богомерзкому браку. Желая сберечь свою чистоту и непорочность для настоящего возлюбленного, юная красавица покинула столицу и удалилась в глухую сибирскую тайгу, куда не заходили даже охотники. Десятилетия она провела в одиночестве и молитве. При ней была лишь любимая книга: псалтырь дореволюционного издания. Со временем родители прекратили поиски, решив что дочь умерла.

Легенду о снежной деве Оймякона охотники и шаманы передают друг другу из уст в уста. Дева живет в глухом таежном урочище, читает псалтырь диким зверям, птицам и рыбам, а они ей служат. Бобры построили хатку. Медведь добывает янтарный вересковый мед. Осетры приносят икру. Птицы ткут белоснежные одежды на гагачьем пуху. Мыши-полевки собирают для нее зерна. Белки, бурундуки, ежи и куницы кормят лесными орехами и грибами. А лиса несет зайчика.

Съемочная группа обнаружила обетованное оймяконское урочище после нескольких лет тяжелых поисков. Легенда оказалась правдой. Трудно было покинуть чудесный край и расстаться с его вечно юной хранительницей, но долг перед православным миром заставил кинематографистов вернуться в мир. Лишь молодой администратор группы пожелал остаться навсегда в тайге, вкушать покой и негу заветного урочища в обществе прекрасной девы, ибо господь соединил два любящих сердца.

Лучшая песня.

Аппарат Божего суда вздрогнул и завис. Поэтому победитель в номинации «Лучшая песня о русском доме» определялся всенародным голосованием. Всех до глубины души тронуло произведение строгинского старца Тихона, скит которого расположен в одном из технических помещений цокольного этажа жилого комплекса «Капитан».

Мое Строгино.

(музыка и слова старца Тихона)

В Строгино ты мое Строгино

Я влюблен безнадежно давно.

Я люблю твой красивый собор

И соседний Серебряный бор.

Припев:

Строгино ты мое, Строгино,

Верю, Богу угодно оно

По песчаному пляжу пройду,

Много новых друзей там найду.

Нету лучше девчат и парней,

Чем на родине малой моей.

Припев:

Строгино ты мое, Строгино,

Верю, Богу угодно оно

Много в мире прекрасных краев,

Но такого как ты, не найдешь.

По какой не пройду стороне,

А душою всегда в Строгине.

Припев:

Строгино, Строгино, Строгино, Строгино,

Знаю богу угодно оно.

Избранники и лауреаты.

Фирма «Божий дар», производящая сувениры, получила приз зрительских симпатий, а так же победила в номинации «От купели до погоста» среди компаний-производителей предметов православного обихода. На фестивале была представлена продукция: киот с подсветкой, часами, православным календарем и бегущей строкой с текстом «Отче наш»  на русском и английском языках; DVD-православное караоке с подстрочником на пяти языках; дождевики-«плащаницы», у которых во время дождя на спине проступает лик спасителя, а так же освященные фильтры для автоматического обращения водопроводной воды в святую.

Во время обсуждения номинантов в категории «Дела во славу божию» (за создание образа православного предпринимателя) два уважаемых члена жюри предали друг друга анафеме. Победила картина об уроженце села Степанчикова, Калужской области, Луке Фаворове — человеке, который построил первое в России православное казино.

В начале 90-х Лука был активным и предприимчивым гражданином. Начинал челноком. Торговал куртками, машинами, колбасой, сигаретами. В 1993 году, по случаю, ему досталось здание заброшенного храма Успения Богородицы. Он открыл там кооперативное кафе и зал игровых автоматов. Однажды, во время Великого поста Фаворов всю ночь играл в карты, выпил лишку и заночевал на игровом столе прямо в своем кафе. Во сне ему явилась пресвятая дева Мария.

С этого момента жизнь Фаворова круто изменилась: он бросил пить, принял православную веру, освятил кафе, ввел постное меню и открыл в одном из залов казино храм. Дела быстро пошли в гору. Рос бизнес, рос и храм. Кафе превратилось в ресторан, а храм распространился на все помещение церкви. Казино и ресторан пришлось перенести в обширные пристройки. Вокруг церкви вырос духовно-развлекательный центр «С Богом!», широко известный в Калужской области и за ее пределами.

В номинации «Лебединая песня» (за лучшее отображение верности в браке) приз получил цикл телевизионных учебных программ о животных-однолюбах: о сложных семейных отношениях в стае волков, о беспримерной верности сусликов и об одном знаменитом соме, который вот уже более полувека проживает с супругой в истринском омуте неподалеку от Нового Иерусалима.

Острая борьба разгорелась вокруг главной награды кинофестиваля, в номинации «Преображение земли – исполнение воли Божией» (фильмы об исполнении православными заповеди сохранения и преображения окружающего мира). Фаворитами стали блокбастер «Суперпоп», производство «Первый Канал» (экранизация комикса о православном священнике-супермене), фантастическая драма «Выкрест», производство кинокомпании Universal (о первой православной медузе на Бетельгейзе) и рождественская сказка «Мужеложество: чума 21 века», предоставленная телеканалом Discovery. Однако Божий Суд указал на совершенно другую картину. Гран-при досталось агитационному фильму «Клубень веры», рассказывающему в доступной, игровой форме о политической программе партии ООО «Цветущая Россия», о грандиозных планах обустройства демократической монархии и восстановления крепостного права и домостроя на Святой Руси.

В номинации «Святые источники – божий дар» (фильмы об отношении православного человека к водным источникам) главным претендентом считалась картина «5 оборотов» об удивительных, если не сказать, целебных свойствах пивных родников Калужской области. Однако и здесь Божий суд отдал предпочтение художественно-публицистической ленте «Чудо бурения», о трудной судьбе энтузиастов-лозоходцев, которые посвятили свою жизнь разведке и обустройству источников со святой водой по всей стране. Награду предоставили спонсоры: официальная вода фестиваля «Буратино».

Закрытие фестиваля.

Особенностью Сретенского кинофестиваля является то, что он носит не только художественный, но и социальный характер. На торжественной церемонии закрытия, состоявшейся несмотря на лютый мороз на соборной площади Обнинска, после молебна и всенощного бдения прошла VIP-презентация первого в истории социального рекламного проекта Русской Православной Церкви, который был создан по ее заказу ООО «Цветущая Россия» на партийные взносы, привлеченные инвестиции и пожертвования. Мы с удовольствием и благоговением уже в который раз пересмотрели вместе с обнинскими прихожанами этот своего рода шедевр.

Американский солдат с дубинкой в руке на фоне тюремных бараков говорит в камеру: Я истязал пленных…

Юный араб с лицом, замотанным в арафатку, стоит на фоне горящей машины и Эйфелевой башни: Я жег незастрахованные автомобили…

Китаец печально сидит перед грудой пластмассовых панд: Я делал игрушки из ядовитой пластмассы…

Негр нюхает кокаин и говорит в камеру: Я никогда не работал…

Украинская красавица с косой на фоне газового трубопровода: Я воровала…

Ярко выраженный еврей на фоне Голгофы: Мы распяли Христа.

Одухотворенное и строгое лицо лицо русского батюшки. Все герои сюжета, преклонив колени, молятся в русской православной церкви. Звучит прекрасное духовное песнопение.

На черном экране появляются простые белые буквы названия и послания:

«РПЦ. Ищите и обрящете». Батюшка улыбается и с достоинством осеняет себя и паству крестным знамением.

На финальных титрах рекламного сюжета публика — лучшие дочери и сыны России — не сговариваясь, в один голос вознесла осанну. Ударил вечевой колокол. Над АЭС появилось дивное сияние. И у каждого возникло непередаваемое чувство единения, ощущение восторга и уверенности в том, что наша многострадальная родина, наконец, поднялась с колен. А лысины обнинских энергетиков внезапно вновь заколосились дивными, густыми шевелюрами «.

Михаил Косолапов

Александр Медведев

(журнал «Крокодил», №5, 2006)

За этот текст сразу после публикации авторов едва не подвергли церковной анафеме. Но Московская патриархия и высокий патрон фестиваля митрополит Кирилл (Гундяев) одумались, и решили не связываться с пустобрехами.

«Каждый субъект права имеет неотчуждаемое право иметь право на неотчуждаемые права всех остальных субъектов права» (из проекта декларации о Социальной справедливости).

I. EX ABRUPTO (без подготовки)

А. Медведев: Сегодня, коллега, я бы хотел поговорить о самом больном и важном для меня вопросе – о выселении меня из съемной квартиры. Видите ли, вредная старуха повысила квартплату на сто баксов. Разве это справедливо? Я бы таких как она сажал в каталажку.

М.Косолапов: Полностью согласен с вами. Общественный институт тюрьмы воздвигнут как освященный нашей духовной традицией способ созидания социальной справедливости — того самого, что помогает людям мстить друг другу на законных основаниях.

АМ. Именно с этим связана одна из важнейших особенностей русского человека — постоянное чувство вины. Вызывано это чувство прежде всего тем, что невинных в нашей стране просто нет (включая младенцев, идиотов и священнослужителей). Пусть бросит в меня камень тот, кто ни разу не украл, не изменил жене, не нарушил правил дорожного движения, не соврал или не обидел кошку. В России следует законодательно закрепить существующую де-факто презумпцию виновности. По большому счету отсидеть должен каждый, а не как сейчас – попавшийся под горячую руку карательных органов.

МК. Удивительно точно подмечено. С одной стороны, вор должен сидеть в тюрьме. С другой, вроде бы — не пойман, не вор. Возможно, отсидка по жребию или по партийным спискам помогла бы снять социальную напряженность и разрешила бы общественные противоречия. Можно было бы устраивать так называемые профилактические, ознакомительные заключения или отсидки в порядке общей очереди. Предусмотреть систему льготных тюремных туров для малоимущих граждан, особенно для пенсионеров, врачей и педагогов.

АМ. Гораздо справедливее было бы объявить тюрьмой сразу всю страну. А чтобы гражданам не казалось, что это всего лишь метафора, следовало бы все население, включая и руководство, запирать на ночь по камерам. Каждый час на свободе приобрел бы особую ценность. А дневной труд превратился бы в радость. Удвоение ВВП происходило бы ежегодно.

II. VAE VICTIS (горе побежденным)

МК. Хочу продолжить вашу изящную мысль в отношении армии. Дело в том, что призывная армия по сути дела является разновидностью тюрьмы с дополнительными общественными функциями и возрастными ограничениями. Неотчуждаемыми армией правами надлежит считать право на неоплачиваемый труд, исполнение идиотских приказов, дурное питание и скученное проживание в казарме, а также право на ношение неудобной формы установленного образца.

АМ. От призывника требуется подвижничество и готовность к страданиям. То есть суть армейской справедливости заключена в идее страдания и готовности его испытывать!

МК. В новой России отношение к страданиям граждан должно измениться. Свободный человек свободной страны имеет право испить свою меру страданий тем способом, который изберет самостоятельно. Или выиграет в государственную армейскую лотерею.

Допустим, вы не желаете служить в армии, но у вас есть многокомнатная квартира. Будет справедливым, если некоторые комнаты будут оборудованы под казарму для размещения военнослужащих срочной службы. Вам вменяется в обязанность содержать, кормить и доставлять солдат, отбывающих за вас почетную армейскую повинность, к месту службы на своей машине или заказывать им такси, покупать авиабилеты и обеспечивать медицинским обслуживанием.

Армию нужно избавить от ненужного хозяйства и всех этих военных городков, территорию которых следует продать под коммерческую застройку. Пусть военных кормят рестораторы, владельцы кафе и сетей быстрого питания. Мобильные операторы на конкурсной основе будут бороться за право обеспечивать армию возможностью обмениваться боевыми SMS-сообщениями.

АМ. Мне понятна ваша озабоченность армейскими проблемами. Мы все — пожизненные должники армии. Больно смотреть как она загибается под тяжестью реформ. А что если заменить рядовой и сержантский состав киборгами?

МК. Или бесплатными профессиональными клонами-бойцами под управлением клонов-командиров. Скажем, фельдмаршала сделать из клона Суворова, а командующим военно-морским флотом назначить клон Ушакова. Генералов лепить с Деникина, майоров – с Пронина, а все капитаны будут – Копейкины. Для рядового состава клонировать неизвестного солдата, подвиг которого бессмертен.

АМ. Но самой справедливой реформой армии, я считаю ее ликвидацию. Нужно раздать населению все имеющиеся вооружения, включая ракеты с ядерными боеголовками, атомные подводные лодки и стратегические бомбардировщики. Вернее даже не совсем раздать, а продать. Исключение сделать только для автомата Калашникова – его каждый гражданин должен получить бесплатно. Состояние вооружений, находящихся в частной собственности, без сомнения, будет значительно лучше, чем на казенном довольствии.

Да и вопросы обороны и безопасности было бы справедливо решать на всенародном вече или сходе, где граждане сами определят, кому и за что следует дать пизды. Наиболее эффективным боевым порядком в данной ситуации следует признать орду, сила которой доказана нашей многовековой историей.

III. IN EXTREMIS (в крайнем случае)

МК. Гениально, коллега! Один из самых универсальных инструментов социальной справедливости – это доступные каждому пиздюли. Обычно они имеют хождение в вертикальной плоскости, то есть сверху вниз, начиная, скажем, от президента – к администрации, от администрации – к правительству и далее вниз по общественной лестнице, набирая обороты и расширяя круг участников. С другой стороны есть и более демократичный способ: например, перед ночным магазином, где их может получить любой желающий вне зависимости от социального положения, чина, возраста, половой принадлежности и весовой категории.

АМ. Я бы добавил, что раздача пиздюлей должна быть упорядочена и регламентирована. Поскольку без должного количества пиздюлей жизнь в нашей стране просто немыслима, необходимо организовать во всех министерствах, ведомствах, подразделениях всех родов и видов войск, учебных заведениях, офисах и на производстве ежедневный ритуал утреннего и вечернего пиздюля, соотвствующий радиосигналам точного времени. Раздачу и обмен пиздюлями в остальное время строжайшим образом запретить (в том числе, порку детей и собак).

IV. AD HOMINEM (применительно к человеку)

МК. Развивая и углубляя мысль о страдании, как базисе социальной справедливости, нельзя пройти мимо такого социально значимого явления, как массовая педерастия. Уже давно пора поставить гомосексуалистов на службу интересам родины. Необходимо принять закон «О гомосексуальной справедливости», по которому каждый гражданин России обязан иметь по крайней мере один гомосексуальный контакт в жизни. Это поможет излечить соотечественников от половой невоздержанности, ксено- и гомофобии. Священный долг и почетная обязанность гражданина России состоит в том, чтобы как можно глубже погрузиться в мир половых извращений и дисфункций.

АМ. Совершенно согласен с вами, коллега. Я бы даже сделал справку о наличии гомосексуального контакта обязательным документом при приеме на работу. Нужно сделать гомосексуализм одним из ключевых общественных институтов, ввести звания «почетный», «заслуженный», «народный пидарас» России. Гомосексуалисты и лесбиянки, мазохисты и скотоложцы, говноеды и синефилы должны быть полноценными членами общества: служить в армии, церкви, милиции, пожарной охране, администрации президента, копать могилы и продавать проездные в метро.

МК. Но подлинное равенство полов, дорогой коллега, невозможно без пластической хирургии. Применение этого уникального инструмента социальной справедливости в России пока крайне ограниченно, а между тем с его помощью могут быть решены главные вопросы человеческого бытия в нашей стране, а именно: «кто я?» и «угораздило же меня родиться именно здесь?».

АМ. Пластические операции необходимо сделать нормой нашей жизни, каждый гражданин перед получением паспорта должен пройти через липосакцию или турбосолярий. Внешность россиян следует унифицировать: мужчины — низкие, коренастые, с развитой мускулатурой, кавказским акцентом и тяжелой нижней челюстью; женщины – улыбчивые блондинки с маленькой головой, большими сиськами, задницами и длинными ногами установленного образца. Ротация половых признаков допускается каждые пять лет при оформлении нового загранпаспорта. Следует ввести и реестр имен, допустимых в Российской федерации, соответствующих обоим полам. Например: Евгений (-ия), Александр (-а), Светлан (-а), Жан (-на) и др.

V. SANCTA SANCTORUM (святая святых)

МК. Продолжая вашу мысль, коллега, замечу: чтобы восстановить имущественную справедливость, не отбирая у людей имущества (ибо частная собственность есть основная ценность в новой демократической России), следует на время отбирать у людей право пользования имуществом. Нужно ввести принудительную ротацию по имущественному признаку. Финансиста – в тюрьму, бомжа – на виллу, визажиста – к станку, смотрителя маяка – в арт-директоры ночного клуба. Такой культурно-имущественный внутрисоциальный круговорот послужит интересам России и укрепит единство среди ее граждан.

АМ. Неплохо бы еще проводить публичные кулачные бои, на которых каждый житель России может отстоять «свое» имущество или предъявить заявку на пользование «чужим». Сформированный естественным образом класс элиты будет относиться к собственности с большей социальной ответственностью, он станет военным ядром и аристократией страны и изберет себе законного монарха, так называемого помазаника божьего, одержавшего наибольшее количество побед нокаутом. Кроме того, для определения достойного собственника могут проводиться состязания по спортивному ориентированию, игры в пятнашки или бур-козла, соревнования по метанию ядра и стрельбе из рогатки. В сущности все эти процедуры можно объединить на ежегодном Едином государственном экзамене.

МК. С точки зрения социальной справедливости Единый государственный экзамен должен быть всенародным праздником, наподобии родительской субботы или прощеного воскресенья. Устраивать его можно, например, в начале мая, как торжество весны, безделья и победы над безграмотностью. В этот день вся страна входит из тюрем на улицы, чтобы отчитаться друг перед другом, обменяться пиздюлями, поделиться всем новым и полезным, чему каждый научился за год.

АМ. Я прекрасно вижу эту картину: чудесным майским вечером под грохот салютов и стар и млад по древней русской традиции соберется у костров вблизи водоемов, чтобы держать экзамен по пению частушек, пьяным пляскам, чтению басен, рассказыванию сказок и анекдотов, сквернословию и вранью.

VI. HABIAT SIBI (пусть себе владеет)

МК. Сегодня, когда мы все отчетливее понимаем, что наше место не на пляжах Строгинской поймы и Серебряного бора, а на золотых песках Лазурного берега или в Гоа, многим кажется, что социальная справедливость неосуществима в принципе. Эта точка зрения отчасти подтверждается крахом социальных утопий, которые человечество пыталось осуществить за всю свою историю. Пала вавилонская башня, разрушен город солнца, в бездонные глубины океана канула Атлантида, мох и лишайники ныне покрывают камни, оставшиеся от стен фаланстеров, сгорели потемкинские деревни, развеяна американская мечта, а от великой коммунистической идеи остались только ветшающие кварталы Новых Черемушек. Но люди век за веком продолжают верить и искать социальную справедливость, подчас в самых неожиданных местах. Например, в новой демократической России, которая предлагает миру свой, уникальный способ решения проблемы социальной справедливости. А именно, новаторскую идею «стабилизационного фонда».

АМ. Я считаю, его надлежит формировать из трофеев, полученных в результате военных действий, которые должны проводиться периодически в виде набегов всенародной орды на сопредельные государства. Пора, наконец, прекратить разбазаривание наших недр и вернуть все, что нам принадлежит. Неотъемлимое право на данные трофеи имеет каждый гражданин, но пользоваться ими запрещено решительно всем. Таким образом мы получаем национальное достояние, созданное усилиями всех граждан страны, не имеющее никакой практической пользы, а потому неисчерпаемое в принципе. Храниться «стабилизационный фонд» должен на Красной площади в виде огромной кучи добра, сваленной прямо на булыжную мостовую перед мавзолеем. Тогда иноверцы и туристы смогут воочию убедиться в богатстве нашей нации, презрении русского человека к суетным материальным благам и в нашей высокой духовной культуре, подарившей миру подлинную социальную справедливость. Dixi.

*(лат.) согласие всех.

Михаил Косолапов,

Александр Медведев

(журнал «Крокодил», 2006)

«Я считаю, переживать свое время с отвращением — привилегия художника»  (М.Косолапов)

Елена Голубцова:

Чего тебе не хватает в нашем времени и пространстве?

Михаил Косолапов:

Не хватает весомости, подлинности, натуральности, тяжести и массивности. Я вижу множество легких смыслов, легких телодвижений, невесомых оттенков в отношениях, в работах, в мыслях. Это время легкости и молодости. Все должно быть подвижное. Скорее остроумное, чем умное. Скорее веселое, чем задумчивое. Мне не хватает фундаментальности. Конечно, я дитя своего времени, такой же легкий, такой же попрыгунчик, как большинство моих коллег, друзей, родственников. Но мне не хватает тяжести. Мир такой подвижный, он болтается, как таракан на спине. Цепляется за то, за это, но ни за что конкретно. Я не ощущаю такой плотной и явной земли под ногами, на которую можно встать и сказать: вот, я есть.

«Небо над моей головой», проект для выставки «Невесомость», 2013

Куратор сейчас важнее художника, дирижер важнее композитора, ди-джей важнее музыканта — и так далее. Это и есть невесомость — когда медиатор важнее медиа, а сраное медиа — это месседж: то есть форма передачи дважды важнее содержания.

Это создает ощущение легкости: ты купил фотоаппарат — ты фотограф, пришел в галерею — ты художник. Но это кажущаяся легкость. Мы все ощущаем недостаток весомости. В этой подвешенности мне некомфортно. Нужна земля, опора. Попытки найти землю под ногами — это то, что я делаю, когда готовлю выставку, когда выхожу в море на парусной лодке. Хочется чего-то конкретного, плотного, ясного и определенного. А мы живем в полутонах, намеках, в какой-то такой дымке.

Вот, например, хорошая эта выставка или плохая? А не знаю, вроде не плохая, вроде хорошая. Ты сейчас не услышишь ни от кого определенного отзыва и не получишь ответа на вопрос, чем она хороша или плоха. «Она затрагивает много смыслов» — ну да, прекрасно. Обычно получаешь такой ответ — как бы что-то неясное, неявленное. Но это признак нашего времени. Мне кажется, сто или двести лет назад было иначе, были четче критерии, четче понимание.

С чем связана эта наступившая размытость, по-твоему?

Во многом это связано с самим устройство нашей жизни. В сфере услуг работает 80 % людей, в сфере производства — 20 %. Это и есть невесомость. Я много лет работал в рекламе. Ни один торговец товаром не скажет, что он продает коричневую газировку, или машину, или джинсы. Он скажет, что продает наслаждение вкусом, престиж места, радость вождения и так далее. Тяжесть автомобиля нивелируется легкостью, удовольствием от вождения, какой-то такой суррогатной поэзией. И «люди хотят поэзии, на», вот этой легкости хотят. Но если ковырять глубже, в этом нет легкости. Это ложная легкость. Мы все делаем легковесные кратковременные вещи — в искусстве особенно. Вы разбираете выставку  — и ничего не остается. Люди пришли, поймали «ощущение», настроение… ну здорово, а что останется? Невесомость.

Ты думаешь, что это качество нашего времени вообще? Или специфически российская история?

Качество времени вообще. Может, в России оно более проявлено… впрочем, я ничего не знаю, кроме России. Гипотетически, какая может быть невесомость у канадского лесоруба? У него все хорошо. Что-то ему нравится, что-то нет. Вот это он хочет, а того не хочет. Все у него «весомо, грубо и зримо». С другой стороны, у какого-нибудь канадского критика или канадского художника ситуация сравнимая с нашей. Но когда «весомый, грубый, зримый» лесоруб начинает покупать не топор, а джинсы или фотографию в галерее, он сразу оказывается в другой ситуации — он покупает удовольствие, сопричастность, какие-то эфемерности.

Вот сидел Кант, написал толстый кирпич, и у него слова весили, как гири. Дело не в Канте, а вообще в методе тех времен — собирании скупых слов, конкретном формулировании, выстраивании тяжелой концепции. Адекватной или неадекватной —  покажет время, но это мощная такая глыбища. А приходит в конце XX века философ: ликует, порхает, подхватывает там и здесь какие-то наблюдения, заметочки, пассажики. И вроде на этом материале, на этой комбинаторике тоже можно работать. То есть, ты делаешь из всего сущего и как-будто общего свой собственный коллаж. Вот такой, а можешь из того же материала сделать другой. Как кому-то угодно.

«Небо на моей головой», проект для выставки «Невесомость», 2013

В музеях та же история: есть коллекция. Куратор, выдергивая из нее работы, как йогурты с полки супермаркета, формулирует разные высказывания — вот про групповую  деятельность, вот вам поздний социализм, вот похвальное слово геям или порицание зоофилии — и так далее. И все это на одном и том же материале, на одних и тех же вещах, вопрос только конфигурации и подачи.

Это и есть легковесность — когда ничего не добавлено в «копилку». Коллекция какой была, такой и осталась, а высказывания множатся. Нет ни листьев, ни плодов, а есть еще один подстриженный кустик. Потом кустик отрос — его снова подрезали, по-другому. Потом еще, и еще. Но это тот же самый куст. Он не ветвится, не плодится, не растет — ничего. Легче стричь, чем выращивать. Поэтому фондовые рынки важнее, чем сельское хозяйство, нефтяные фьючерсы важнее добычи нефти, когда торгуется то, что еще не добыто. И это вполне нормально: рождаются и умирают состояния, люди, предметы. Это некий раздутый пузырь, который летит с необычайной легкостью, как воздушный шар, когда его накачивают теплым воздухом без конца. Но когда-нибудь он лопнет. Да, все лопнет.

Ожидание момента, когда он лопнет, — это стресс для тебя?

Не то чтобы я жду его с опасением. Если бы у меня был лишний миллион, я наверное вложил бы его в ценные бумаги и с опасением ждал, не лопнет ли пузырь раньше, чем я получу дивиденды. Но я живу сейчас и здесь. Другого времени и места у мен нет. И лишнего миллиона нет – лодку для кругосветки купить не на что. Живу как инфузория-туфелька, как безмозглая бацилла. На бытовом уровне предпочитаю хлопок синтетике, тяжелую вещь — легкой, железную — пластмассовой, механическую — электрической.

Это твоя попытка сопротивления невесомости подручными средствами?  

Я бы не сказал, что это сопротивление. Сопротивление — нечто осознанное. А тут скорее эстетический момент. Просто мне больше нравится, например, хороший плотный шерстяной свитер, чем синтетика. Наверное, потому, что за шерстяным свитером стоит какая-то овечка, какой-то ручной труд, даже если он на самом деле не ручной. Но что-то натуральное, «от сохи» точно стоит. А в синтетике этого нет. В этом смысле молоток надежнее, чем электрический отбойник. Вот пленка ушла из фотографии, а мне-дураку ее жалко. Я понимаю тенденцию, конечно, я в ней живу, и если бы не она, я бы искусством не занимался. В XVI веке я бы не смог сделать свою работу. У меня ведь тоже искусство «лайт», все, что я делаю, легковесное. Но мне не хватает тяжеловесности, я хочу что-нибудь из мрамора сделать или из чугуна: поверженного Голиафа или голую Афродиту Уранию, или здоровенную стелу на въезде в Ижевск.

«Небо на моей головой», проект для выставки «Невесомость», 2013

Серьезно?

Да, я завидую Церетели.

Серьезно?!

Абсолютно. Он делает огромные вещи. Я предложил в Ижевск, например, эту самую  стелу, очень хочу ее сделать. Тяжеловесный паблик-арт мне очень близок, мне его не хватает. А я, как нормальный художник, считаю, что если чего-то не хватает мне, то этого же не хватает всем. А если им всего хватает, значит, они просто не понимают, что им чего-то не хватает. Значит, надо сделать так, чтобы поняли и перестали прыгать, как резиновые мячики от стен, которые даже не деформируются от взаимных соударений.

Я бы сравнил толпу зрителей на открытии в художественной галерее с баскетбольными мячами. Они попрыгали, поскакали… но как были круглые, так и укатились круглыми по домам. Ничего не изменилось. Кто-то попал в корзину, кто-то нет, но осталось все как было. А вот если бы сюда, в галерею на открытие закатили баскетбольные мячи, а получили на выходе кирпичи — тогда я понимаю, это искусство на людей подействовало, оно их трансформировало, преобразило, сделало их тяжеловеснее, они задумались. А мысли тянут вниз, конечно. Мысли тянут на дно.

Ты вот сейчас шутишь, да?

Нет. Почему?

Просто ты говоришь об этой легковесности тоже так легко.

Конечно, говорить о ней всерьез я не могу. Я же начал с того, что я дитя своего времени. Мы же такие веселые все люди, у нас всегда карнавал, у нас всегда радость. В девяносто лет мы будем корректировать морщины, красить башку и скакать, изображая из себя мальчиков и девочек. Время такое. Ну, если что-то не изменится. А если изменится, мы, наоборот, станем веселыми старичками. Мы такие вот флюгеры.

То есть тебе нормально в этом времени?

Мне во всех временах плохо. Я считаю, что это привилегия художника — переживать свое время с отвращением.

И как ты с этим отвращением живешь?

Так и живу. И думаю иной раз, как хорошо было бы вызвать иного болвана на дуэль и зарубить его на хер саблей. Это тяжеловесно ведь? Грубо? Да, грубо! Кровища хлещет. Но это что-то реальное. Пушкин вызвал молодого Дантеса, а тот его застрелил. Убил, понимаешь? Грубо? Грубее не придумаешь. Тяжеловеснее не придумаешь. Такое было время. Там были, конечно, свои нереальности, но, по сравнению с нашим, это было до крайности реальное время. Так невежливо, так невежливо — убил другого человека! Ужас! Стыд-то какой! Вот мне не хватает такого.

Все скандалы и драмы сейчас в Фейсбуке — тоже проявление легковесности. Здесь все  легко, все на расстоянии клавиатуры от тебя. Вот Гельман у нас главный пропагандист современного искусства в народном сознании, ему пишут гадости. Но если бы люди всерьез к своим словам относились, они бы понимали, что могут ответить за них. Понятно, что Марат бы не стал стреляться, как в XVIII веке, с каждым встречным мерзавцем, иначе он быстро бы закончил карьеру. Но, так или иначе, легковесность — она же и безответственность. На первом году работы в ABC я делал перетяжку: «Художник за базар отвечает». Это как бы шутливое, легковесное заявление в терминах девяностых годов, на сленге уходящей эпохи. Но, по существу, это позиция, с которой я полностью согласен до сих пор.

С другой стороны, что касается моего персонального ощущения «здесь и сейчас» в России, то я, наоборот, чувствую угнетающую тяжеловесность, возобновление некоего гнета, запрета, нависшую «бетонную мухобойку» над головой. Это, как ни странно, не отменяет легкости. Такая диалектика легкости и тяжести. Культура легкая, но чугунная мухобойка, которая пролетает над высунувшейся головой, вполне весомая. Вообще наше общество похоже на небоскреб с жесткой конструкцией и стеклянными стенами. Стены меняются как угодно, потому что легко их форматировать под задачу: вроде как кустик постричь в музее. Но вот сами направляющие, несущие конструкции очень жесткие, они очень давно и далеко торчат. Начиная с вавилонов и римов они прослеживаются и никуда от них не денешься. Даже если стекло снять, там такая направляющая остается, такой штырь, что прямо-таки трепетно делается.

«Лапуту», 2-е Московское бьеннале, 2007

Еще вот — наша способность резко и быстро менять точку зрения. Это отвратительно. Это отвратительная легкость. Каждую секунду ты проваливаешься и проваливаешься, как при орбитальном полете. Ты цепляешься за одно — оно проваливается, цепляешься за второе, третье — все проваливается. Потому что провал у нас в голове.

Как ты реагируешь на этот провал?

Смотря в чем провал. Если ты полюбил человека и провалился, ты воспринимаешь это как крах, у тебя жизнь сломалась, это ужас. С другой стороны, ты вышел на работу, возлагал на нее надежды и провалился. И ты думаешь: ну и черт бы с ней, найду другую. Зависит от ситуации. Но любая наша деятельность — это бесконечный провал. Во всем, что ты делаешь, ты в итоге проваливаешься. И вот летают семь миллиардов искусственных спутников Земли и все время проваливаются, каждый на своем поле провала. «Лузерство» как онтологическая категория. Извини.

Хотя мне кажется, что люди адаптивно меняются в соответствии с качеством времени, и даже провалы в любви, например, уже не воспринимаются как трагедия.

Потому что мы легкие. А ты читала страдания юного Вертера? А ты не офигела, когда это читала, оттого, насколько это всерьез? А Лермонтова почитай. Из Петербурга приезжает умудренный опытом, разочарованный молодой человек, которому — ремарочка — 22 года! У них и жизнь была короче. Может, мы живем слишком долго. И, полагая себя вечными, можем позволить себе эту легкость. В каждый отдельный момент времени мы полагаем, что у нас все хорошо и что так будет всегда. И наша жизнь дает нам для этого основания, потому что мы живем в мире, в котором есть, конечно, реальные проблемы, но мы стараемся их не замечать. Потому что иначе мы испачкаем себе красивую одежку, помнем машину или расстроимся — ну зачем это? Можно через Фейсбук перечислить деньги в поддержку собак, детей, египетских христиан, кого угодно. А деньги — говно нашего мира, ими делиться легко. Куда ни ткнешь — везде натыкаешься на это вот «легко».

Легко и невесомо. Мы все время парим. Радостное воодушевление — повседневная модель нашей жизни. Мы выходим утром из дому, выпив кофе, и он нас окрыляет. Потом мы пьем «Ред булл», и он нас окрыляет. Все нас, к сраным собакам, окрыляет. Ничего нас не загоняет в шахту подземную с ломом в руках. Мы рождены для песнопений, для сладких звуков и молитв. Мы какие-то эльфы все, цивилизация каких-то сраных эльфов!

Сказав в какой-то момент что-то слишком тяжеловесное или грубое, мы всегда можем поставить смайлик: «спокойно, это шутка, не относитесь слишком серьезно, ну мы же все понимаем». Вот это тоже один из аспектов легкости — это всеобщее: «ну вы же понимаете». Я довольно часто включаю такого дурака, это мой персональный способ бороться с легкостью: я не понимаю, объясните. Это способ сдвигать границы, в которых ты существуешь.

Кстати, легкость традиционно связана с будущим. Все в будущем должно летать. Если фантастику смотришь или читаешь, там все летает, там парящие города и огромные, но при этом легковесные конструкции, антигравитация всякая. Полет, легкость — это будущее, а тяжесть — это земля, прошлое, смерть, кости, динозавры.

А как сейчас эти отношения легкости с будущим реализуются? И как твои отношения с будущим складываются?

Мои отношения с будущим поставлены на «стэнд-бай». Я нашел нечто среднее между легкостью парения и тяжестью хождения — а именно хождение по воде. В быту я решаю это вот таким образом. А в художестве — да, ощущаю давление и всячески с ним борюсь.

Давление легкости?

Давление легкости. Именно. Необходимость быть легким и понятным, говорить коротко, изъясняться благозвучно. Нас много, может, еще с этим связана наша легкость. Мы живем в скученном месте, нас в Москве больше десяти миллионов. В деревне все тяжелые, все на земле стоят, все понимают: не бросил зерна — не будет урожая, не будет урожая — нечего будет продавать, не продашь — не пожрешь. Я упрощаю, конечно, но примерно так.

А мы здесь работаем кураторами, художниками, продавцами электроприборов, журналистами. Завтра меняется система, выключается электричество, и мы все оказываемся в положении фермера, на земле стоящего. И что? Момент перехода от легкости жизни к тяжести жизни не дай нам бог испытать. Мы все его боимся, с одной стороны. А с другой стороны, мы страдаем от легкости. Нам хочется настоящего, но, сталкиваясь с настоящим, мы понимаем, как это трудно, тяжко и болезненно. Как-то так. А искусство — зона, лишенная настоящего, одна из наиболее эфемерных. И в этом ее прелесть.

Лишенная настоящего?

Да.

Мне как-то всегда казалось, что наоборот.

Мне тоже казалось это нечто очень цельное и плотное. Я начал заниматься и интересоваться искусством, потому что у меня было ощущение, что в нем должно быть что-то настоящее, устойчивое, на чем можно сформулироваться и собраться. Но выяснилось, что нет, что это очень подвижная система: вся расползается, как ледяные площадки, по которым надо прыгать с одного уровня на другой, и все везде скользкое и подвижное.

«Спутник», галерея XL (АВС)/Красноярское музейное бьеннале, 2009

Почему я ушел из рекламы? Потому что мне надоело работать в ситуации услуги. Мне казалось, что в искусстве эта ситуация возникает реже. На самом деле она возникает постоянно, и огромное количество людей не видят ее как проблему. Я вижу ее как проблему, потому что, по-моему, не имеет смысла заниматься современным или вообще искусством, если не выходить за пределы ответов на ожидание, если ничего не доставлять сверху. Что-то ты должен доносить, производить. Вот в этом, мне казалось, должна проявляться эта тяжесть, которой не хватает. Но сейчас, если ты позовешь художников на выставку, придут 30 человек, все что-то сделают, будут интересные, остроумные, талантливые какие-то вещи, чертова куча таких вот вещей. Это ситуация такого креатива, она ничем от рекламы не отличается по сути. Принесите нам три идеи, мы из них выберем одну адекватную. И люди начинают себя под задачу кромсать — это ситуация не искусства, а дизайна, когда ты должен отвечать сформулированной задаче.

Вообще искусство определенно более легковесное и менее обязывающее занятие, чем садоводство или, допустим, подавление мятежей, или металлопрокат.

Для тебя это проблема? Для тебя это стало когда-то трагическим открытием?

Не уверен, что трагическим. Скорее, разочаровывающим. Просто я открыл, что все, что я делаю, легковесно и невесомо.

Москва, галерея XL, 16 апреля 2013 года

А ведь я тебя предупреждал. Мордой тыкал, тряпкой лупил, даже палкой треснул, когда ты мне ноутбук обоссал. Ладно бы еще просто обоссал, так ведь пометил, как скунс, едкой такой дрянью! Это уж совсем никуда не годится. И ведь все понимаешь. Место свое отлично знаешь, коробку я тебе регулярно мыл, камушки эти впитывающие все время новые подсыпал – белые, без запаха, самые лучшие. Сам напросился.

Чего смотришь обиженно. Подумаешь, яйца. Кому они нужны? От них только проблемы, это я тебе как доктор говорю. Десять лет семейной жизни, огромный, знаешь ли, опыт. Через пару дней зарастет и все будет гораздо лучше, чем раньше. Чего тебе надо? Дети у тебя есть, плотскую любовь ты познал. И даже дважды. А последний раз, когда я тебе эту дуру черепаховую привозил на два дня, так это ты сам виноват. Чего ты бегал вокруг нее как болван малолетний? Первый раз что ли? Подумаешь, не дает! Ты ей еще стихи почитал бы. Кто ее спрашивает? Вместо того, чтобы плюшевое покрывало драть, надо было ее взять за шиворот и прижать хорошенько.

Ну да ладно. Чего уж теперь. Сухарей будешь? Свежие, твои любимые. А рулетиков этих, с желе? Тоже нет? Как знаешь. Еда, в смысле плотского удовольствия, более существенна, чем паршивые яйца. Они первые отваливаются. Потом зрение, слух, обоняние, разум – все проходит. Остается только еда, до самой смерти. И вот сидит, представь себе, такой хрупкий божий одуванчик лет под девяносто. Уже ни внутренностей, ни наружностей, ничего. А хлопнул дрожащей рукой наперсток водочки, закусил крупинкой варенной картошечки без соли (желудок другого и не принимает) и – вот оно счастье. Ну, в твоем случае, одуванчик лет пятнадцати. Короче, смотри, я все поставил на пол рядом с холодильником. И вода здесь. Надо будет – найдешь.

Или, ты думаешь, мне приятно подвергать живое существо насилию? Если хочешь знать, я сам противник такой хирургии. Мне даже селекция не нравится. Вот эти все собачки уродливые, которых поколениями кромсали, рубили им хвосты, оттягивали уши, укорачивали лапы и все такое – терпеть их не могу. Все-таки зверь должен быть функциональным и иметь ту форму, которая соответствует его природе. Собака должна бегать с горизонтальной мордой и прямой спиной, перебирая у себя под животом лапами. Коты должны прыгать по шкафам, качаться на занавесках, кусаться, если есть повод, орать и воровать жратву. Это их святое право. Они – животные. Не я делал живое существо таким, не мне его и менять. А когда люди под себя, для удобства или для красоты (а красота, знаешь, тоже штука неоднозначная) переделывают живое существо – оно теряет свою собственную сущность. И от полноценного животного остается только декоративная или еще какая-нибудь незначительная функция.

Это как карбюратор: посмотришь на него (если не знать зачем он нужен) – вроде красивая бесполезная штука сложной формы, скульптура. А если знаешь что это карбюратор, то сразу все становится на свое место – в эту камеру льется бензин, отсюда выливается, тут проводок входит, там лопаточка, здесь клапан для воздуха — все ясно, он такой, потому что он часть чего-то большего – машины, и это большее диктует ему форму и сообщает смысл. Такая у него суть и другой нет. Кто-то про это уже писал. Не помню кто. И домашние животные, особенно декоративные – как карбюратор. Они тоже часть чего-то большего. Особенно бессмысленные собаки. Вот все говорят про их верность. Кому? Какая на хрен верность! Верность карбюратора своей машине. Они – часть большего, часть человека, семьи, дома. Их как бы и нет.

Ты видел, как собаки перебегают дорогу? Почти как люди. Стоят, ждут пока машины проедут. Не потому что умные, а потому что в них слишком много человеческого. Они, как люди, уступают силе. Коты совсем другое. Коты – фаталисты, они зажмуриваются и бросаются поперек трассы как безумные. Такой у них дзен. Вот он сидит на обочине, вроде бы пережидает поток машин, а на самом деле просто медитирует и машины его не интересуют. И когда его ум освободится и все ему станет по барабану, он бросится в самую гущу потока под колеса всем машинам сразу и вынырнет на другой стороне невредимым. А другой погибнет на пустынном ночном проселке под колесами случайного задрипанного скотовоза, если мирские привязанности сковывают его полет.

Ну, тихо, тихо, не вылизывайся, а то не зарастет. У котов есть свобода воли, как у людей. Человек ведь тоже волен жить праведно или во грехе. Нам же ведомы нравственный закон там, мораль, этика. Книги мы читали, разные священные писания тоже перелистывали. А все равно нет-нет, да и нассым где-нибудь в углу, прямо, можно сказать, во храме. Ну вот как ты раньше. Нам тоже надо свою метку поставить где-нибудь. Нас туда мордой — мы вроде грустим какое-то время, обижаемся. И тут же ищем место для новой метки. Куда-нибудь повыше, на полку с книгами, в ботинки, в шкаф, на занавеску. Фигурально выражаясь. Всю жизнь можем положить, чтобы отметиться где-нибудь на северном полюсе. Это и есть гордыня. Все как у вас.

А корень гордыни знаешь где? Знаешь. Там. Пока яйца не усмиришь, о боге думать некогда, покоя душевного не обрести. А ты как хотел? Смотри сам, у католиков – целибат, у православных – черные монахи, безбрачие и умерщвление плоти. У хасидов – раз в полгода, да и то через дырочку в простыне. Да они вообще без крайней плоти. Это как понимать? Почему в подтверждение договора их бог не потребовал себе ногтей, там, или волос, на худой конец фаланги с мизинца? Нет, ему подавай именно крайнюю плоть. Как напоминание, как часть главного органа гордыни. Весь-то орган он не стал требовать, а то богоизбранный народ бы вымер. А часть попросил. У греков Аттис себя собственноручно оскопил. Мусульмане, не знаю уж по каким там причинам, но тоже ущербные сплошь. Да куда не ткни: пока человек себя не изуродует, бога ему не видать, как тебе осетрины. И не потому что бог его не хочет видеть, а потому что самому стыдно богу на глаза показываться.

Вот ты свои вонючие метки как ни прятал, как ни заваливал разбросанной одеждой, а я все равно их находил, даже не по запаху, а по твоей манере. Ты же когда нассал где-нибудь – это с порога видно. Ты животное, ты этого не понимаешь, раз за разом меняешь места и удивляешься, как это мудрый хозяин — твой всеведущий господь — находит самую потаенную метку где-нибудь в пакете с печеньем. А дело не в моей мудрости или всеведении, а в том что у тебя рожа делается прибитая, жмешься по углам, шугаешься, прячешься, сразу видно – виновен и осужден. Ты сам себя приговорил и знаешь свой грех, а я только молот судьбы, неотвратимое возмездие. Как в Ветхом Завете: какие-то люди сделали себе золотого тельца и поклонялись ему. Чего ради, разве их не предупреждали про возмездие? Предупреждали, а они все равно сделали, ибо такова их суть. Я так думаю, никто из них особенно не удивлялся и не возражал когда Господь их истреблял. Знали за что, сами напрашивались.

Это я к тому, что и тебе нечему удивляться и возражать. Ты следовал своей природе. Кого винить в том, что жить с богом, значит отказаться от своей природы в пользу божественного промысла. А мой промысел не подразумевает обоссанного ноутбука.

Был ли у тебя выбор? Наверное был. Теоретически ты мог летом сбежать, когда я тебя возил на дачу, мог стать расстригой, бездуховным диким скотом, отказаться от благодати, от искры души, которую обретаешь в общении с человеком. Говорят же, что домашние животные заимствуют душу хозяев и обретают спасение или вечные муки вместе с нами, как мы сами спасаемся во Христе. Значит ты как-будто уверовал в меня и не отступился, несмотря на искушение свободой. Ты избрал путь служения, остался в доме своего бога навсегда, дабы увеселять господина забавными ужимками, спать у него на голове ночью, кусать его руки и ноги, когда это дозволяется, делать все, что тебе угодно за исключением одного – ссать в углы и ставить вонючие метки в тайные места – ибо знаки гордыни суть. Это противно твоему господу, то есть мне.

Смирись — это единственное требование, которое господь предъявляет своему стаду, а люди, в свою очередь, своим питомцам. Обуздай похоть, искорени источник ее вони, пожертвуй богу детородный орган и тебе воздастся стократ. Может тебе осетрины, кстати? Смотри, еще три дня назад, я за тобой бегал по квартире с мокрой тряпкой, а сейчас предлагаю разделить со мной трапезу. Видишь, жизнь постепенно налаживается, все к лучшему. Ну, ладно тебе, не грусти. Еще спасибо скажешь. Ну, что ты мне душу выворачиваешь? Ну не мне же было съезжать из квартиры, правда? Эх ты, кися моя кися, где же твоя пися…

Михаил Косолапов (журнал «Крокодил», 2007)